Повнимательнее, Картер Джонс!

В то утро в Голубых горах в Австралии, когда я проснулся раньше отца, мне очень-очень хотелось разжечь костер и самому приготовить завтрак. Дождь перестал, но все вокруг было мокро – весь лес от земли до верхушек эвкалиптов. Деревья почернели от сырости, под ногами грязь, а если покрепче вдавить кроссовку, след наполнится водой. Со всех веток капало. С нашей палатки капли воды осыпались, как порвавшиеся бусы. И капель шумела почти так же громко, как бурная речка, у которой мы разбили лагерь; вода в речке стояла высоко – или, может, всегда так высоко стоит. Если бы я захотел разбудить отца, мне пришлось бы перекричать все эти «кап-кап», «буль-буль», «хлюп-хлюп» и прочий плеск.

Дрова, запасенные с вечера, вымокли – хоть выжимай их, как простыни. Я покопался в пепле вчерашнего костра – там оставались лишь два хлипких уголька, тускло мигавших в луже. Они доживали последние минуты, и мои сырые дрова их бы не спасли. Тогда я углубился в высокие травяные заросли – наломать с деревьев засохших веток: может, получше сгодятся. И оказался прав. Набрал пару охапок, а потом еще несколько, а потом снял футболку и сложил ветки в нее – все равно она меня не особо согревала, потому что с деревьев на меня лилась вода и футболка промокла насквозь. На обратном пути каждый огромный лист – а их там хватало – нарочно выгибался, чтобы обдать мне спину холодной водой, а со спины вода стекала под джинсы и попадала в кроссовки.

Я притащил эти не самые отсыревшие ветки в лагерь. Один уголек не дотянул до моего возвращения, но второй еще сопротивлялся. Я выбрал ветки потоньше и посуше, положил на живучий уголек крест-накрест и подул, осторожно-осторожно. Уголек вспыхнул, пожелтел, и несколько юрких искр перепрыгнули на ветки. По-моему, даже легкий дымок пошел.

Я снова осторожно подул.

Уголек зашипел.

Я подул снова.

Пламя горело ровно. Стало бледно-желтым.

Я подул еще раз.

Ветки затрещали, затихли и затрещали опять, и на двух ветках появилось пламя. И снова резкий треск, и снова полетели искры, и еще две ветки загорелись.

И тут я заметил, что рядом стоит мой отец.

Совершенно сухой. Как будто вода боится с ним связываться.

– От такого костра нам будет мало толку, – сказал он.

Опустился на колени, выкинул все ветки с костровища. И стал заново разжигать костер.

Мы не разговаривали. В основном я слушал визгливую ругань птиц над головой, и шум воды отовсюду, и вой ветра в верхушках эвкалиптов.

Вечером того дня, когда я сделал доклад о Декларации независимости, мама снова пошла в церковь Святого Михаила.

– Отец Джаррет попросил ее посмотреть на кое-какие статьи бюджета на следующий календарный год, – сказал Дворецкий.

– До нового года еще почти три месяца.

– Значит, времени в обрез. Не могу ли я чем-то помочь вам с домашними заданиями?

– У меня только обществоведение, – сказал я.

– В таком случае, возможно…

– По обществоведению вы мне и так замечательно помогли.

– Молодой господин Картер, я подал вам несколько новых идей для размышления, но, очевидно, эти идеи новы и для многих ваших одноклассников.

– Да они даже размышлять не стали.

– Следовательно, перед вами стоит занятная дилемма, с которой вы будете сталкиваться часто, если предпочтете поступать принципиально и браться за нелегкие задачи. Что лучше – размышлять над всеми идеями, самостоятельно решать, какие идеи представляются вам самыми мудрыми и благородными, говорить что думаешь? Или, напротив, лучше идти проторенным путем и смиренно подлаживаться под конформизм большинства?

– А что это вообще значит – «смиренно подлаживаться под конформизм большинства»?

– Полагаю, вы и сами знаете, – сказал Дворецкий.

Я уставился на него.

– Вот этого я, по-моему, и хочу от жизни.

– Ни в коем случае, – сказал Дворецкий. – Такой выбор сделал бы человек, застрявший в шестом классе.

– Это же я. Я застрял в шестом классе.

– Молодой господин Картер, вы сейчас в шестом классе учитесь. Вам необязательно в нем застревать.

– Похоже на гугли, – сказал я.

– Нимало. Простые подачи без подвоха. От вас требуется только махать битой.

– Мой отец не вернется домой.

Не знаю, как вышло, что я сказал об этом Дворецкому. Просто с языка сорвалось. Не знаю как. Сорвалось, и все.

Правда-правда, сам не знаю, как это могло получиться.

Дворецкий посмотрел на меня, в сторону, снова на меня.

– Молодой господин Картер, – сказал он. Почти шепотом.

Сделал вторую попытку:

– Молодой господин Картер, я…

– Он не вернется домой. Он хочет жить в Германии.

Прошло много времени.

– Может быть, это из-за нас.

Прошло еще много времени.

– Не самая простая подача, – сказал я.

– Да, – сказал Дворецкий. – Подача очень непростая.

– И как же мне все уладить?

– Принимать обдуманные решения и помнить, кто вы.

– Не допускать, чтобы мне сшибли перекладины? Как-то так?

– Совершенно верно. Молодой господин Картер, все, что произошло, произошло не из-за вас.

Долгое молчание. Оно тянулось. Тянулось. Тянулось долго.

– А как мне проверить, что это не из-за меня? – спросил я.

– Картер, – сказал Дворецкий, – если я говорю, что вы ни при чем, значит, так и есть. Кстати, я кое-что для вас припас.