Поворот

Почти полтора часа я сижу в очереди в приемном отделении больницы скорой помощи. Моя рука болит. Тупая боль пронизывает руку и поднимается к тяжелой, затуманенной голове. Если вино, которое я выпила раньше, хоть немного облегчает мое состояние, я с ужасом думаю о том, как буду себя чувствовать, когда его действие спадет.

Примерно через пять минут после того, как я попала в больницу, медсестра приемного отделения позвала меня к своему столу, чтобы зарегистрировать и спросить о травме.

Полчаса назад или около того, мной занялась другая медсестра, которая отвела в небольшую палату, где проверила мои жизненные показатели и задала еще несколько вопросов, а затем велела вернуться в приемный покой, и подождать еще немного.

На самом деле, не удивительно, что работа Джея его бесит. У меня вот точно нет столько терпения, чтобы работать здесь. Большой зал ожидания, окрашенный в оттенки светло—бежевого, напичкан изношенными деревянными стульями с мягкой обивкой, это очень похож на DMV (прим. пер.: Департамент штата по регистрации транспортных средств), за исключением того, здесь люди больны и несчастны, и им приходиться сидеть и ждать, кажется, целую вечность.

Вокруг нет ни одного свободного места. Маленькие дети сидят на коленях у родителей, грустно поглядывают вокруг. В углу этой же комнаты, измученная женщина, на вид не старше, чем подросток, пытается успокоить своего младенца. Некоторые люди согнулись в своих креслах, некоторые опустили головы на руки, а те, кто, опираются или обнимают своих спутников, счастливчики.

Никто не улыбается. Почти никто не разговаривает. У всех был плохой день. И это именно то, с чем Джей сталкивается на работе — бесконечный поток людей, у которых был плохой день. У некоторых из них своего рода «слегка-плохой» день, у других «довольно-серьезно-плохой» день, а у некоторых, «это-самый-худший-день-моей-жизни».

Большинство людей не хотят иметь с этим ничего общего. Те, кто работает здесь, просто герои.

Сотрудники, за стойкой регистрации, суетятся, оценивают и регистрируют людей, так быстро, как только могут. Большой телевизор в углу показывает новостной канал, двадцать четыре часа, без звука. И, то, что я вижу — нескончаемые повторы разрушений, стихийных бедствий, и последний чрезмерно раздутый политический скандал, я не могу решить, отсутствие глупых комментариев — это лучше или хуже.

Резкое и протяжное бурчание начинается в моем животе. Я же не успела пообедать. Вот дерьмо! О, черт! Я оставила включенной духовку. К этому времени лазанья должно быть уже давно приготовилась. И, когда я вернусь домой, она будет наполовину кремирована. Я ничего не могу с этим поделать. Самое худшее, что случится — противень будет испорчен. И в моей квартире будет пахнуть так, как будто кто-то там умер.

Если только она не начнет дымиться, и не сработает пожарная сигнализация, тогда мои соседи услышат ее и позвонят 911, и прибудет пожарная машина.

— Миа? — Кто-то окликает меня. Я подскакиваю от неожиданности. Молодая медсестра, блондинка с задорным хвостиком, в темно—синем костюме, стоит у двойных распахивающихся дверей, наклонив голову, будто оглядывая комнату, в поисках пациента.

Перекинув сумочку через плечо, я поднимаюсь и подхожу к ней. Она замечает меня и широко улыбается.

— Привет, Миа! Я — Брук, — говорит она, когда я дохожу до нее и придерживаю дверь, которую она открывает для меня.

— Привет! — Я следую за ней по белому коридору.

Она идет впереди, всего на шаг опережая меня, искоса поглядывая, когда спрашивает:

— Как дела?

— Бывало и получше, — отвечаю ей с легкой усмешкой. — Держу пари, что ты никогда не услышишь здесь такого ответа.

Мелодичный смех медсестры Брук, длится ровно столько, сколько нужно, так что я понятия не имею, может она просто хочет быть вежливой. Как она это делает? Я чувствую, что мне стоит этому поучиться.

Мы идем вниз коротким лабиринтом коридоров, пока не добираемся до главного отделения ухода за пациентами. Телефоны звонят, медсестры спешат туда-сюда, разговаривая между собой. В смотровых кабинетах, среди носилок, тянущихся вдоль коридора, пациенты в бледных больничных халатах в горошек сидят, лежат или даже бродят, таская за собой капельницы.

Это все равно что находиться в пчелином улье, где все звуки сливаются в один — жужжащий, суетящийся и живой организм.

— Вам повезло, — говорит медсестра и приглашает меня в маленькую палату , где все бежевого цвета — стены, кровати, и даже медицинское оборудование. — Палата только что освободилась.

Мне задают обычные вопросы, и получают такие же ответы. Это довольно просто, но я стесняюсь, когда она спрашивает о моем уровне боли, вспоминая частые подколки Джея о том, как трудно доверять, тому, что пациенты говорят правду о боли.

Моя медицинская подготовка сейчас не так уж и полезна. Мне кажется, что внутри руки сидят крошечные крысы, которые грызут мышцы и ткани, но я не помню, чтобы видела что-нибудь о грызунах на диаграммах уровня боли.