Поворот на Салем (СИ)

Он выключает «дворники». На стекле ни капли — значит, дождь ему тоже приснился. С другой стороны, зачем-то же он их включил!

Зажигает свет в салоне, осматривает свои ботинки и брюки, пытается найти на них грязь, налипшие листья — что-нибудь, указывающее на то, что он недавно выходил. Ничего не видно. Впрочем, если не было дождя, то снаружи должно быть сухо.

Платок! Точно! Он брался за ручку кабинки и за телефонную трубку через платок. И они были очень грязными: должны остаться следы. Дэвид смотрит на сиденье рядом с собой, где валяется по-прежнему бесполезный мобильник, затем роется в карманах, проверяет бардачок. Платка нет — ни чистого, ни грязного. «Должно быть, я его там оставил», - думает он — и смеется этой мысли, но тут же обрывает себя. Звук собственного смеха ему не нравится. Истеричный какой-то.

«Не глупи, Дэйв, - говорит он себе. - Включи голову. Нельзя забыть платок в телефонной будке, которой нет».

Он задремал в машине, только и всего. И — должно быть, от усталости и беспокойства, а может, от неудобной позы — увидел яркий неприятный сон. Вот и все. На самом деле он никуда не звонил, и не говорил с матерью… и по-прежнему не знает, что с ней.

А время, между прочим, без двадцати двенадцать. Сколько же он проспал? Мегги наверняка уже беспокоится. Надо спешить.

Дэвид трогается с места, подавляя в себе неуместное желание развернуться, доехать до перекрестка и проверить, не выросла ли из земли телефонная кабинка. Чтобы отвлечься и снова не вырубиться, делает радио погромче.

Там звучит эстрадная песенка: снова и снова повторяется одна и та же музыкальная фраза, певица призывно и в то же время с какой-то безнадежностью в голосе выпевает:

Идем со мной,

Идем со мной,

И ты увидишь,

Идем со мной,

И я покажу тебе,

Что значит быть свободным…

Это подкрепляет его уверенность. Ну конечно: он услышал припев, и эта фраза про свободу вплелась в его сон. Неудивительно, что голос Донны-Лу во сне звучал так странно — это был попросту не ее голос!

Дэвид выезжает на дорогу и набирает скорость; он еще не потерял надежду попасть в Салем до полуночи.

«Как быть свободным, - думает он, до боли в глазах вглядываясь во тьму. - Как быть свободным… А как? Кто-нибудь вообще умеет?»

Он воображал, что освободился от матери — от ее перепадов настроения, вспышек злости, непредсказуемых и непонятных обид, противоречивых требований и ядовитых упреков. От вечного ощущения, что в чем-то страшно перед ней виноват. Освободился, когда понял: виноват уж тем, что хочется ей кушать. Ей нужен был какой-то другой сын — или вовсе никакого; и недовольство своей несложившейся жизнью она вымещала на нем. Он пытался заслужить ее одобрение — а она одобрила бы его разве что на смертном одре. Или если бы он сам умер. Тогда, по крайней мере, Донна-Лу могла бы разыгрывать безутешную мать, собирая со всех окружающих дань если не восхищения, то сострадания…

Он думал, что свободен, что все отболело и больше его не тревожит. Но, стоило матери щелкнуть пальцами, сказать: «Ты мне нужен» - и вот он, взрослый мужчина, без пяти минут отец семейства, вскакивает и, изнемогая от тревоги, мчится к ней.

А Мегги? Вроде бы у них любовь, придраться не к чему. Друг дружку они не обижают. Но когда один человек не может уснуть, не получив отмашку от другого — точно ли это любовь? Не вернее ли назвать это рабством? Уже полночь: она, бедная, должно быть, места себе не находит… с этой мыслью он еще прибавляет скорость. Сейчас ее трясет при мысли, что с ним может что-то случиться — а через два месяца бродить взад-вперед по приемному покою больницы и не находить себе места будет уже он. Родится малыш (если все будет хорошо, тьфу-тьфу), и оба начнут с удвоенной силой трястись над ним; потом (тьфу-тьфу три раза) он вырастет, а они состарятся, и уже он будет трястись над ними, а еще над собственными детьми… Скованные одной цепью, из поколения в поколение — цепью привязанности и страха потерять. Где же здесь свобода?.. И что у них там, пластинку у диджея заело, что ли — уже полчаса без перерыва крутят одно и то же?!..

Он замечает ее слишком поздно. Тоненькая девичья фигурка в чем-то белом и длинном, непонятно откуда вынырнувшая на дорогу. Дэвид бьет по тормозам, отчетливо понимая, что остановиться не успеет. Словно в замедленной съемке, перед ним мелькает голое плечо со сползшей бретелькой, копна волос, застывшая улыбка на странно неподвижном и странно знакомом лице…

А в следующий миг раздается удар. Дэвид прикладывается лбом о ветровое стекло и, кажется, на секунду теряет сознание; машину заносит, она начинает вертеться вокруг своей оси, выезжает на соседнюю полосу и останавливается.

Несколько минут Дэвид сидит, как очумелый, потирая лоб и тупо глядя перед собой. Затем тянется за мобильником. Одно деление. Нет, ни одного. Снова одно. Непослушными пальцами набирает 911. «Нет связи». Ну разумеется!