Поворот рек истории

Я остолбенел. Милочка беседовала с моей распущенной прислугой на правильном финском языке, прекрасно, впрочем, понимая ее изуродованный простонародными идиомами диалект. Громко стуча грубой обувью, финка удалилась за дверь.

– Листы можно высушить. Карандаш не чернила, от влаги не расплывается. Сейчас-сейчас. На сквозняке они быстро высохнут.

Милочка уже вполне опомнилась от возмущения и теперь раскладывала исписанные листы на подоконнике, прижимая каждый мелкими предметами, найденными на книжных полках. Тут прижилась и пыльная раковина с Черноморского побережья, и крошечный, заключенный в латунную рамку довоенный портрет моей двоюродной сестры, и – о стыд и срам! – статуэтка полуобнаженной танцовщицы-эфиопки. Ей Настасья Константиновна уделила особое внимание, отерев кружевным манжетом пыль с антрацитовых грудей статуэтки. Милочка наводила порядок так сосредоточенно, словно меня вовсе и не было в комнате. А я, как остывший чай, сделался пресен и пара более не испускал.

– Простите, – внезапно проговорила милочка. – Моя горячность объясняется просто: я монархистка, и уважение к семейству Государыни, в том числе к ее венценосному отцу для меня превыше всего.

– Я понимаю…

– Простите, но вы понимаете не до конца. Я не в состоянии продолжать стенографировать текст, содержащий нападки на царствующий дом.

«Нападки на царствующий дом», – так выразилась милочка. Так изъясняется и мыслит современная молодежь! Вот они, ближние последствия военной диктатуры! Конечно, диктатура Колчака удержала монархию от окончательного краха. В результате общественного консенсуса царский скипетр оказался в руках юной дочери русского царя. А реакцией на затянувшуюся войну, превратившуюся из мировой в гражданскую, явилось насаждение в среде хорошо повоевавшей молодежи крайне правых, с моей точки зрения, взглядов.

– Прошу исправить текст в том злополучном месте угодным для вас образом. Пусть будет Его Величество, Государь, да как угодно… – смиренно попросил я.

– Вы уверены?

Вопрос был произнесен таким холодным тоном, что чай во втором стакане, забытом сварливой финкой на столе, вполне мог бы покрыться корочкой льда.

– Абсолютно! Драгоценная Настасья Константиновна, я должен сдать рукопись не позднее среды на будущей неделе. В связи этим обстоятельством вы делаетесь для меня совершенно незаменимы. Ну же, милочка моя. Отчего вы молчите?

– Теперь уже я не уверена, что справлюсь с подобной работой.

Голос Настасьи Константиновны теперь звучал намного мягче. В оконце старого холостяка – мое оконце – глянул лучик девичьего всепрощения!

– Станьте же моим цензором! – настаивал я.

Настасья Константиновна отступила от окна. Ее руки уже легли на спинку стула. Сейчас она снова усядется и продолжит работу. И тогда я снова узрю бледную розовость кожи в вырезе платья.

– Ах, что вы! Кажется, я погорячилась. Позволила себе…

– И я себе позволил. Вдохновение, знаете ли. Порыв! Но впредь обещаю обуздывать оные, поверяя вдохновение требованиями современной общественной мысли.

Настасья Константиновна уселась на свое рабочее место задолго до окончания моей прочувствованной речи. Стоило лишь утихнуть последнему аккорду оправдательной хрии, милочка ухватилась за карандаш.

– Продолжим? – ласково спросила она.

– Продолжим! – подтвердил я.

С того дня минуло чуть больше года. В конце прошлого лета я оказался в Казани. Удостоился высочайшей чести быть приглашенным к прочтению цикла лекций в разных городах приволжских губерний.

Особенно же мне польстило приглашение выступить в Казанском университете.

В момент основания, в начале девятнадцатого века Казанский университет именовали «светочем цивилизации на восточной окраине империи». Представители профессорской корпорации Казани, светила гуманитарной мысли встретили меня в рекреации первого этажа. Тщусь описать вам эти лица, образы носителей культуры начала века!