Поворот рек истории

– Мне ведомо, кто ты, Пьетро Гримальди. Потребен осмотр.

– Не хочу огорчать досточтимого князя, но таможня фемы уже осмотрела…

– Не хочу огорчать почтенного капитана, но моей воли достаточно, чтобы осмотреть корабль вдругорядь.

– Ни в коем случае не желаю выглядеть сопротивником воле твоей, князь, однако есть у Каса ди Сан-Джиорджио особый договор с… принсипе Джованно Моско… э-э-э… твой цар. – Капитан с трудом сохранял прежнюю невозмутимость, начал запинаться. – Порушение договора многих огорчит… в Моско. Должно тебе… показать… грамота? Да, грамота с именем царили службилец его царской милости. Иначе – нет. Ауторита локали… местное архонт, воивода, стратиг, дукс не имеет права.

Стратиг пожал плечами:

– Разве намерен я рушить договор? Вот царев служилец прямой в чине думного дворянина.

Апокавк молча вынул и показал бумаги.

Гримальди читал внимательно, и чем больше осознавал силу его грамот, тем больше краснел. Дойдя до конца, он выглядел как вареный рак.

– Досточтимый князь, я все же…

– Basta! Basta! – из кормовой надстройки вышел друнгарий. – Non ne valgono la репа[4].

Стратиг, даже не повернув головы, сообщил капитану:

– Вижу в тебе человека здравого разумения. Но ежели, паче чаяния, решишь учинить шумство, знай, все бомбарды и пищали крепости направлены на корабль сей. Пушкарям, коли люди твои зашевелятся, велено палить, не смущаясь тем, что фемное начальство с корабля не сошло. Ничего, на худой конец, воинский голова Григорий Собакин меня заменит… Выход в море перегорожен двумя галеонами и четырьмя дромонами, сифоны с горючей жидкостью на них готовы извергать греческий огонь.

Апокавк возымел о князе почтительную мысль: «Когда только успел вывести боевые корабли в море? Разве что рано утром, засветло, едва буря утихла… Ничего не упустил».

– Ни словом, ни помышлением, господин мой стратиг, – ответил Гримальди, с тревогой поглядывая на крепость.

Стратиг вложил в улыбку десять гривен дружелюбия:

– О, не сомневался, что мои надежды на здравомыслие твое, высокочтимый фрязин, не напрасны.

Друнгарий, обнажив длинный тонкий клинок с гардой в виде округлой корзины с плетеной скобой сбоку, медленно надвигался на Глеба Белозерского. Лицо его было страшно.

«Какая-то маска гнева из древней трагедии…»

Из-за спины Апокавка выскочил арменин. Ударил мечом раз, другой, третий… и вот уже плетью висит левая рука генуэзца, источая кровь.

– Иперперон – мой, Глеб!

Вдруг откуда-то снизу на палубу вылез человек с двумя пистолями – в левой руке и правой. Грохнул выстрел. Арменин вскрикнул от боли и покатился, уронив меч.

Стрелка почти не было видно за пороховым облачком, но Апокавк уловил: «Левую руку поднимает, князя выцеливает!»

Что-то пролетело мимо его уха.

Стрелок застонал, падая.

Апокавк бросился к друнгарию, который уже примеривался, куда бы ткнуть Гавраса – чтобы насмерть. Грек успел выхватить меч из ножен, но поскользнулся на крови и полетел вперед, словно камень, пущенный из катапульты. Рухнул в ноги друнгарию. Тот покачнулся, сделал пару шагов назад, но клинка не выпустил.

Чья-то сильная рука отшвырнула Апокавка в сторону, как котенка.

– Ты же со мной хотел… Так давай, горячая голова.

Князь Глеб смотрел на друнгария безмятежно.

Генуэзец сделал выпад. Еще. Еще. Еще. Рубанул сплеча. Попытался достать ногу князя. Вывел какой-то замысловатый прием, метя в шею…

Стратиг легко отбивал его своей саблей.

– Стар стал, – сказал он рассвирепевшему друнгарию без задора. – Ослаб.

И сам с какой-то спокойною ленцой нанес четыре удара – столь сильных, что генуэзца разворачивало боком, когда он подставлял клинок. На четвертом ударе его развернуло почти что спиной. Стратиг перехватил правую руку друнгария и с размаха приложил рукоятью сабли в висок. Тот рухнул, как подкошенный.

– Марать противно… – спокойно молвил князь, вкладывая саблю в ножны.

Все то время, пока Глеб Белозерский дрался с генуэзцем, Апокавк лежал на палубе, потирая лодыжку.

«Вывихнул? Нет, слава Богу, всего лишь потянул… А что там со стрелком?»

Стрелок лежал пластом, с сулицей в горле. Из-за пояса у него вывалился стилет – короткий и тонкий. Апокавк повертел его в руках.

«Русские назвали бы это шилом… Вот кто ранил нотария, убил охранника моего, а потом хонсария».

Патрикий огляделся.

Князь Глеб сидел прямо на палубе и держал тело Гавраса на коленях.

– Ну как же ты, друг мой… Как же ты, брат мой…

– Брат-то… я твой, – пробормотал арменин, теряя сознание, – а иперперон… все равно мой.

– Да твой, твой, – ответил князь со вздохом. Вынул золотую монету и сунул ее Гаврасу в руку. Тот ослабел до такой степени, что иперперон выкатился у него из пальцев.

– Ничего, ничего, – сказал князь, подбирая монету.

Глеб опять вложил ее арменину в руку, а чтобы она вновь не упала, сжал его ладонь своей. Турмарх, кажется, уже ничего не понимал. Он лежал, запрокинув голову и закрыв глаза.

– Ничего, ничего… – повторил князь. – От таких ран не умирают… вот только кровушки из него повыйдет страсть сколько… эй! – кликнул он сына боярского. – Перевязать! Живо!

Пока Гаврасу останавливали кровь, стратиг заговорил с Апокавком: