Повседневная жизнь благородного сословия в золотой век Екатерины

В записках иностранцев запечатлена масса бытовых подробностей, на которые сами петербуржцы не обращали внимания, считая их само собой разумеющимися. Очень любопытна динамика цен в разные периоды царствования, а также разница в дороговизне между Петербургом и Москвой. В Первопрестольной все стоило в несколько раз дешевле. Съем квартиры в 60-е годы XVIII века обходился недорого, правда, и меблировали ее скромно. Зато и наем слуги с экипажем не влетал в копеечку. «Я остановился на большой и красивой улице, что называется Миллионная, — рассказывал Казанова. — Мне сдали недорого две хорошие комнаты, где сперва не было никакой мебели, но потом принесли две кровати, четыре стула и два столика»[691]. Вскоре друзья рекомендовали ему лакея «и карету за восемнадцать рублей в месяц… Такая дешевизна меня поразила»[692].

Димсдейл тоже хвалил дома на Миллионной. Но его принимали за казенный счет. «Нам отвели отличную квартиру на Большой Миллионной, одной из лучших улиц в городе, подле дворца, с красивым экипажем; все удобства, какие только мы могли желать, были предоставлены в наше распоряжение»[693].

А вот Миранда, приехавший в 1787 году в Петербург из Москвы и уже успевший привыкнуть к тамошней дешевизне, был неприятно поражен взлетом цен в столице: «По моей просьбе мне подыскали слугу, который немного говорил по-французски и запросил 30 рублей в месяц — дьявольская цена, — карету с четверкой лошадей за 90 рублей в месяц (пришлось согласиться)»[694]. Было и еще одно неудобство, на которое темпераментный венесуэлец не преминул обратить внимание. Если в Москве проститутка стоила ему рубль за ночь, то в столице пришлось выложить десять, а просили двадцать пять.

Виже-Лебрён, описывая обстановку богатых особняков, отдавала им предпочтение перед парижскими: «В комнатах иногда ставят большие застекленные ширмы, за которыми помещаются кадки и горшки с цветами, радующими нас во Франции только в мае… Комнаты опрыскивают мятой, настоянной на уксусе, что производит отменно здоровый и приятный дух. Во всех покоях поставлены длинные и широкие диваны, к коим я так привыкла, что уже не могла сидеть на стульях»[695].

Двести лет назад путешественники думали о том же, о чем и современные туристы: где остановиться, на чем проехать, где поесть. Казанова ездил «на обед к Локателли… в Екатерингофе, где по рублю с головы без вина кормил всех приезжих превосходным обедом»[696]. Шевалье де Корберон советовал ресторан на Каменном острове: «Содержатель француз Готье. У него все хорошо. Обед обошелся нам в 4 р. 75 к.»[697].

Любопытно отметить, что многие признанные сейчас достопримечательности города вовсе не производили тогда чарующего впечатления. Для наших современников Зимний дворец, Летний сад или Медный всадник овеяны восхищением поколений. В те времена историческая дистанция была минимальна, и каждый высказывал личное мнение, не подозревая, что смотрит на шедевр. Корберон находил творение Растрелли безвкусным и аляповатым. Миранда весьма критично отзывался о статуе Петра Великого работы Фальконе: «Правая часть фигуры как-то неестественно напряжена… хвост у лошади сделан будто бы из шерсти… пьедестал похож на жабу»[698].

Но особенно ожесточенной критике подвергались монументы из Летнего сада. Казанова посмеялся над ними: «Прогуливаясь в одиночестве, я осматривал статуи, обрамлявшие аллеи, сделанные из дурного камня и пресквернейшим образом, но донельзя забавные, коль прочесть надпись, выбитую внизу. На плачущей статуе было выбито имя Демокрита, на смеющейся — Гераклита, длиннобородый старик назывался Сапфо, а старуха с отвисшей грудью — Авиценна». Во время встречи с императрицей он обратил ее внимание на эти несоответствия, но Екатерина только благодушно вздохнула: «Я знаю единственное, что дорогую мою тетю обманули, но она не изволила разбираться в сих плутнях»[699]. Мнение венецианца разделял Корберон, называя сад «неудачным подражанием версальским рощам»[700].

Интересовали путешественников и подарки, которые можно было привезти из России. Мы помним, как мисс Вильмот рассеяла заблуждение своих родных, будто в России дешевы бриллианты, поэтому местные аристократы носят их в большом количестве. Такое же мнение существовало и о мехах. На вопросы друзей Корберон отвечал: «Многие спрашивали меня относительно здешних мехов. Очень ошибочно предположение, что они здесь дешевы. Правда, что они лучше французских, но сшиты не так хорошо, как в Париже… Соболи от 10–100 рублей за пару; обыкновенная куница от 90 копеек до 9 рублей пара; партия горностаевых шкурок в 40 штук от 8–16 рублей»[701]. Сколько могла стоить шуба из таких мехов, сообщал Миранда: «Прошел по магазинам, где торгуют лучшими и самыми дорогими мехами в мире, видел полушубки по 8 и 10 тысяч рублей»[702].