Повседневная жизнь, досуг и традиции казацкой элиты Украинского гетманства

Исторические пьесы использовали довольно скупые декорации. Каждое действующее лицо имело в руках символы, которые отличали один от другого. Зато само представление было наполнено эффектами: переодевания, кровавые сцены, мертвецы, воскресение Христа, огонь, полеты и т.д. Избиение младенцев изображалось теневым театром, жертва Христа – образом чаши, смерть символизировалась изображением мака (эта же аллегория использовалась и при архитектурной отделке)[553].

Не менее разнообразными были и звуковые приемы – гром, плач, пение, хоры[554].

В нужный момент раздавались голоса из бездны или с неба, появлялся дьявол или божество. Руководил представлением режиссер, а исполнителями эффектов были актеры и очень часто – машинист (он метал «громы и молнии», с помощью его приспособлений актеры проваливались под сцену или наоборот «парили в небесах»). Все это делалось с целью привлечь внимание зрителя, обратить его внимание на тот или иной момент, усилить напряжение. Так как в целом структура пьес была декламационной, в них было мало действия, нужно было как-то нарушать это однообразие. Для этого, например, устраивали всевозможные переодевания. Очень популярными и встречавшими неизменный успех у зрителей были постановки краж или обмана (например, незадачливому купцу продают всякую мишуру вместо соболей)[555]

.

Другим ярким действом были сражения. Вообще, очень популярны были всевозможные «кровавые сцены», не уступавшие в своем реализме светскому театру. «Интриганта Зимфона не только вешают, но шут еще и издевается над повешенным на потеху зрителям». Изображали отсекание голов, избиение младенцев. Ученые, изучавшие украинский театр, не смогли точно определить, как инсценировались муки Евдокии, включенные в одну из постановок. Но как едко замечал Перетц, «для тех времен, привычных к публичным смертным казням, это было простым делом»[556].

Помимо трагических библейских событий, пьесы разбавлялись античными приемами. Например, при изображении восшествия на трон Нерона шли песни и пляски сатиров. Вообще, обращение к «языческим временам» давало широкий простор для фантазии. Например, Феофан Прокопович с помощью такого приема позволил себе яркую карикатуру на современное ему духовенство – их ненасытность и пьянство. Своих коллег он вывел в виде языческих жрецов во «Владимире».

Сохранившиеся рукописи пьес позволяют узнать, что составители пьес были хорошо знакомы с театральными эффектами, являясь не только авторами текстов, но и режиссерами. Например, на тексте пьесе «Алексей человек Божий» имеется приписка: «Тимофей Афинский показывается спящий на телеге». Сцены восстания Милости Божией из гроба в «Милости Божией» имели прописанные автором паузы, рассчитанные на «характер психики массового зрителя, религиозного до фанатизма»[557]

. Сохранилась режиссерская ремарка: «С неба ударяет гром, земля разверзается и пожирает тело, из пропасти пламень и вопль»[558].

Для некоторых сцен, задуманных авторами, требовались очень сложные машины. Например, в сцене, когда апостол Петр входит в Рим, – по сценарию должны были падать языческие идолы и капища. В сцене, когда Христос спускается в пекло, сокрушаются врата и падают оковы, а Христос освещает своим лучом пекло[559].

Обычно на сцене было два-четыре актера, но некоторые сцены требовали большого числа статистов[560]

. По утвердившейся в украинском барокко демократической традиции на сцене мирно уживались античные боги Марс, Беллона, Фортуна, а наряду с ними – Христос и Богородица. Особенное место в украинском театре занимал Дідько, т.е. черт, который любит пошутить, хоть от этих шуток делается жутко.

Помимо христианских персонажей и античных богов, в украинском театре присутствовали и персонифицированные понятия: совесть, зависть. В пьесе учеников Д. Ростовского действовали: вера, надежда, любовь земная, мир, сластолюбие, вера православная, тщеславие[561]. Следует особо отметить появление такого действующего лица, как Украина[562]. В пьесе «Милость Божия» Украина призывает своих сыновей последовать за Хмельницким:

«Малодушіє і страх всякий отложили,

Дерзость і безстрашіе себі прилучили,
На предлежащий подвиг весело ступають,
Скорб мою преложити на радость желають».