Повседневная жизнь Французского Иностранного легиона: «Ко мне, Легион!»

Он высунулся из открытого окна машины. Жаркий июльский ветер приятно овевал лицо. Горизонт чист.

«Куда ж они подевались? Или Герман свою «каву» пьет, как смеялись мы, теперь в ту, «германскую» войну? Немцы тогда обстреливали нас точно по расписанию. Но эти — уже совсем другие немцы…»

Комбриг был тогда молодым прапорщиком. В октябре 1917-го не сомневался, на чьей он стороне, хотя семья владела заводиком в Москве — отец и дед делали бочки… «Какая это уже по счету у тебя война? Выходит, уже третья… Жаль, что так не удалось тогда попасть в Испанию: многому бы научился… а может, если б и вернулся, был бы уж расстрелян как «враг народа». Весь наш штаб тогда положили «чекисты». Почему они тогда на мне остановились и не взяли ночью, как всех наших соседей? Опять повезло…»

Почему-то вспомнился знакомый летчик, вернувшийся из Испании. В большой офицерской компании вместе встречали новый, 1937 год. Подняли тогда тост и за сталинскую авиацию, да и за него — героя. А он потом, после всех тостов, тихо буркнул себе под нос: «Хорошая машина «Ишак», только вот их «мессер» летает в два раза быстрее, да и вооружен пушкой». Кто-то еще, видно, услышал эти слова. Как-то спросил потом о нем комбриг у знакомого — хозяина дома. Тот сухо ответил: «Оказался «врагом народа»».

Задача комбригу была поставлена простая: найти пропавшую Н-скую часть, где убит командир. Организовать оборону, зацепиться и держаться. Сколько — не сказали. Когда не знаешь, кто твой сосед слева, кто справа, всем было ясно — это верный способ попасть в окружение. А ему-то лучше всех ясно было.

«Хаос… бегут толпами… Неужели нас ждет та же судьба, что и французов. Раздавят ведь». Вспомнил, как Тухачевский, с которым служил, хотел сделать то же самое — бить «клином», что сделал Гудериан со своими танками… только еще за пять лет до немцев.

Лес кончился, дорога шла через поле. «Тормози!» — тихо приказал комбриг. «Эмка» взвизгнула тормозами и встала как вкопанная, подняв тучи пыли. Ее занесло. Она перегородила дорогу метрах в пяти от солдат. Те брели нестройной колонной куда-то в тыл, если там еще, конечно, был свой тыл. Хвост колонны терялся где-то за краем поля. Комбриг вышел, надел фуражку, механически подтянул ремень, оправил гимнастерку и незаметно расстегнул кобуру. Подошел к головной группе в колонне:

 — Стой! Кто такие? Куда идем?

Здоровый детина смотрел нагло, в упор.

 — Мы — это то, что раньше было Н-ским полком, комбриг. Краснознаменной и, ха-ха, твоей «непобедимой»… Мы-то уж свое, того, отвоевали… А тебе это зачем, командир? Любопытство — это грех!

Второй — темноволосый кавказец поменьше ростом, вертлявый, подобострастно хихикнул. Комбриг понял — это и были «его» люди, которых он уже искал вторые сутки.

 — Так. Я — комбриг Журавлёв. Ваш новый командир полка. Поворачивай-ка, ребята, оглобли!

 — Ну ты борзый, командир. Жить, что ль, надоело? Не понял? Домой мы идем. До-мо-й! Не мешай людям пройти!

В толпе кто-то засмеялся, но большинство стояло молча и смотрело угрюмо. Злые, голодные, разуверившиеся… «Шлепнут тебя сейчас бойцы, Константин Андреич, как тогда в 1917-м, когда фронт развалился, кончали офицеров. Ни Люсю больше не увижу, ни мальчишек наших…» Разумнее было бы сделать вид, что ничего не произошло, и ехать дальше. Но он — командир Красной армии. Пришел в нее добровольно, когда били большевиков… Вырос вместе с ней. Он поступить так не мог. Это — как себя предать. Вот так они и стояли целую минуту напротив и пялились друг на друга: дезертиры и упрямый «красный» командир. Казалось, что даже сверчки в поле замолчали. Тут здоровяк стал снимать с плеча свою «трехлинейку». Комбриг больше не раздумывал: рванул из кобуры «наган», что верно служил ему еще в конном строю у Буденного, когда дрались с «белыми» на Дону.

Сухой звук выстрела разорвал тишину. Здоровяк-зачинщик без вскрика повалился в пыль с дыркой во лбу. Вторая пуля ушла в «кавказца» и пробила ему шею. Тот корчился на земле, заливая все вокруг кровью. «У меня в барабане еще шесть патронов. Комбриг удивился спокойствию в своем голосе, который слышал будто бы со стороны. — Кто еще не хочет подчиниться приказу? — Молчание. — Тогда, товарищи красноармейцы, кругом, марш!»

Солдаты стали нехотя разворачиваться и побрели нестройным шагом назад — к своей смерти… Рядом шагал комбриг… Шествие смертников замыкала «эмка».

Как это бывало

Дезертирство — это страшный грех по армейским понятиям. Этот поступок — плевок на армию, пренебрежение дисциплиной, то есть тем единственным, что и делает из разномастной толпы сплоченную армию. И подобная вольность должна быть немедленно наказана самым строгим образом, иначе она распространяется со скоростью эпидемии. К тому же подрывает не только устои армии, но и устои самого государства. Дезертир не просто враг мужчин с погонами на плечах, а враг государства.