Повседневная жизнь Французского Иностранного легиона: «Ко мне, Легион!»

«Суд длился всего часа два. На вопрос председателя: «Признаете ли себя виновным?», каждый отвечал: «Да». Когда очередь дошла до меня, я заявил: «Нет, не признаю ни по одному пункту». Удивление выразилось на лицах членов суда. Я сразу понял, что если скажу «да», то этим подпишу себе приговор на 10 лет, а потому решил идти ва-банк, чем спас себя от неминуемой гибели. Я совершенно не слышал обвинительной речи прокурора, всецело поглощенный тем, что буду говорить. Наконец очередь дошла до меня. К сожалению, я не настолько владел французским, чтобы сказать все, что было у меня на душе. Но главную мысль высказал. Правда, три раза председатель суда меня прерывал, говоря, чтобы я не забывался, но все-таки чувствовалось, что он был уже на нашей стороне. Речь зашла об офицерской чести, и я привел пример, когда французский офицер, заведомо зная, что я такой же офицер, как и он, явно издевался надо мной, заставляя без передышки садиться на лошадь и слезать с нее без седла 48 раз. Когда я не мог уже даже подпрыгнуть, то не французский офицер, а лошадь догадалась, нагнула голову и форменным образом вкатила меня на себя. Закончил я словами: «Мы, русские офицеры, попавшие в легион, потеряли обманным путем свою Родину, но чести мы не теряем, и смешно говорить о чести французскому офицеру, позорящему не только свою честь, но даже нацию такими поступками».

[…] Приговоры были довольно гуманными и на разные сроки, начиная от 6 месяцев и кончая годом тюремного заключения с принудительными работами. Я был приговорен к трем годам каторжных работ». Заметим лишь, что речь шла о заранее спланированном побеге 27 вооруженных человек из-под присяги.

Но осужденный вышел по амнистии президента республики гораздо раньше — в 1923 году и продолжал служить в Иностранном легионе. Затем был ранен в схватке с друзами в Сирии и комиссован. Ему назначили нищенскую пенсию в 44 франка. История с кавалеристом Матиным — еще одно доказательство, что не всякий может служить в легионе. Мотивом его бунта была не только неспособность забыть и отречься от своего прошлого, но и то, что, как всякий русский офицер, он так и не смог простить Франции того, что во время войны, когда она захлебывалась кровью, русские солдаты ей были очень нужны в окопах, а когда она с помощью свежих американских полков оказалась победительницей, чужие солдаты ей больше не понадобились. Тогда лишь завзятые франкофилы еще сохраняли наивную веру в искренность «боевого братства» русских и французских военных, большинство считало, что русских просто использовали. А французам после многолетней бойни, когда из двенадцати сыновей домой вернулся один, да и тот калека, было не до русских и прочих иностранцев.

Русский офицер своим дезертирством как бы мстит «союзничкам» за Галлиполийское «сидение», за равнодушие к судьбе казаков, которых свезли на остров Лемнос и предоставили самим себе, за Бизерту, когда спасенный русские корабли забрали себе французы в счет долгов прошлого русского правительства… Казак Гаргулов свою обиду за отказ Франции от «крестового похода на СССР» выразил иначе: в 1932 году разрядил браунинг в престарелого президента страны Поля Думера, потерявшего на войне четырех сыновей и слывшего средоточием либеральных добродетелей…

Казачье свободолюбие, чувство попранной справедливости и презрение к французской мелочности сделали Николая Матина дезертиром. Недаром он заканчивает свои короткие воспоминания фразой: «Все пережитое за это время настолько озлобило меня против французов, что я решил ни в коем случае не оставаться во Франции. Я уехал в другую страну».

Наказание

В 1930-е годы в легионе существовала точная система наказаний по уставу: командир полка имел право отправить в камеру на 28 суток, командир роты — только на 15.

С 1884 по 1914 год дисциплинарные роты существовали в каждом полку. А затем, вплоть до 1962 года, — лишь одна на весь легион. С марта 1912 года сроки пребывания в ней провинившихся солдат определялись на закрытом дисциплинарном совете, но наказание вступало в силу только после решения командира дивизии в Оране.

С 1950-х годов дисциплинарная рота легиона располагалась в небольшой крепости в далеком от цивилизации Колон-Бешаре на юго-западе Алжира. Сегодня столб, который стоял на въезде в гарнизон, иронично украшает вход в архив легиона. С 1962 года — на Корсике. Была такая рота и в Тонкине. Во время боевых действий «штрафников» отправляли в бой, наравне со всеми. Интересно, что в отличие от нашего «дисбата» время, проведенное в камере, шло в срок службы… Более того, при прилежном поведении и усердии в работе легионера могли освободить досрочно. А вот строптивых и ленивых, наоборот, могли оставить в дисциплинарной роте на неопределенный срок, а то и отдать под трибунал и упрятать уже в настоящую военную тюрьму. Легионеру всегда предоставляют выбор. Солдат без возможности выбора — это не армейская элита, а самый обычный пехотинец. «Пушечное мясо» — любимый термин французских публицистов-пацифистов.