Повседневная жизнь Французского Иностранного легиона: «Ко мне, Легион!»

«Нас, студентов, было человек пять, — молодых юристов, философов, химиков. Подхваченные волной наивного идеализма, мы сменили перья на штыки и диссертации на подсумки», — пишет один из волонтеров той поры. Его французский коллега — студент Рене шутит над ним: «Вам так шел длиннополый черный сюртук. И вот вы носите куцую пехотную весту и колониальный шарф. Вы не вылезали из библиотек, а теперь вас знают только в кабаках. В ранце у вас лежит томик стихов Альфреда де Мюссе и в сторожевом охранении вы читаете «Майскую ночь». Как вы думаете, коллега, почему ушел на войну наш досточтимый и ученый друг? Не растерялся ли он в выборе между ручками мадемуазель Эсперанс и сумасбродным очарованием этой рыжей русской аристократки, как ее… мадам Ксэния?»

В легионе служил малоизвестный в России художник Александр Зверев — «певец Бретани». Сын известного московского дирижера получил классическое образование, частью которого стала любовь к французской культуре. Желание стать живописцем привело девятнадцатилетнего юношу в Париж. Он поселился на Монпарнасе и окунулся с головой в «богемную жизнь» парижских «модернистов». Общался с испанцем Пикассо, дружил с мексиканцем Диего де Ривера. Начал выставляться в Париже, Москве и Санкт-Петербурге уже в 1909 году: портреты, композиции и фантастические пейзажи. Первая же поездка в Бретань открыла ему иной мир света. Он начал работать в манере эстампа и офорта, а в 1911 году выставил свои работы вместе с фовистами. И вот война. Он уходит на фронт легионером, но и в окопах продолжает рисовать. Однако окопы сделали из него реалиста в живописи на всю жизнь…

Что же заставило этих мальчиков отложить свои книжки, забыть про девочек и сменить аудитории Сорбонны на сырые окопы? Они не нуждались во французском гражданстве, их не заела нищета. Глупость? Наивность? Увы, всего лишь неопытность и исконная русская восприимчивость к слову. А слов в те дни было предостаточно. И про демократию. И про спасение цивилизации. И про Веру, Царя и Отечество, пусть и далекое. И тогда они отправились на чужую для них войну, в то единственное место, где иностранцу позволялось сложить голову за Францию, — в легион.

Но там не было ни романтики, ни красивых мундиров. На них напялили голубые шинели «пуалю», а голову увенчали каской «адриан» с характерным покатым шишаком. Только теперь им стало ясно, что здесь они и погибнут: французы только не назвали день и час их смерти. На той войне не было ни лихих стычек с горцами, как в стихах Лермонтова, ни искренних слез над могилой товарища… Вместо арабских девушек, пахнущих амброй и мускусом — вонь неубранных трупов на «ничейной земле». Вместо отца-командира — тупое начальство, кладущее несколько тысяч своих солдат ради сотни метров отбитой у немцев израненной земли. Вместо нежных пальцев, умело расстегивающих китель, и черных манящих глаз — вши. Вместо веселых вечеринок-«попотов» — ободранная кружка с дрянным вином в углу блиндажа при огарке свечи. Там даже перестали замечать смерть: в ней не было больше ничего красивого или возвышенного.

На той войне не было того, «настоящего», легиона. Были лишь батальоны Маршевого полка в пехотных шинелях.

В Иностранный легион вступило немало русских анархистов, социал-революционеров и представителей других «левых» политических партий, нашедших во Франции приют после разгрома революции 1905 года — они бежали сюда от «охранки». За ними неусыпно наблюдала французская полиция, как за «сомнительными» элементами. Разумеется, на фронте они не изменили ни своим убеждениям, ни привычкам. Большевики в чужих окопах замечены не были. Несколько сот меньшевиков, бундовцев, эсеров еще до войны сняли в Париже помещение пустовавшего кинотеатра на улице Тольбиак и стали готовиться к следующей революции: упражнялись в стрельбе, учились работать штыком, маршировать и строиться. А на французскую войну русские нигилисты отправились для того, чтобы приблизить русскую революцию. Французские газеты захлебывались от их отчаянной смелости в бою: «Кто бы подумал, что эти люди, гонимые, преследуемые, всю жизнь боровшиеся с правительством своего царя, окажутся столь горячими патриотами! Вот что значит, когда война ведется за право и справедливость». Один из легионеров был в России членом боевой организации эсеров, врач по образованию. Узнав о его профессии, командование Маршевого полка предложило ему место батальонного лекаря, подальше от передовой. Он отказался. Отказал и товарищам, которые стали его уговаривать. Даже пригрозил, что покончит с собой, если его назначат врачом: он должен быть «ближе к народу в годину его бедствия». Вскоре во время одного из артналетов ему оторвало голову. Голову доктора Попова так и не нашли.