Повседневная жизнь Французского Иностранного легиона: «Ко мне, Легион!»

В одной траншее с идейными интеллигентами в те годы сидели и умирали совершенно случайные для легиона люди. Бывший легионер Виктор Финк рассказывает о судьбах сослуживцев. Уфимский татарин Низаметдинов приехал во Францию на заработки накануне войны. В первые же дни конфликта город, где он искал работу, попал в зону боевых действий. Он бежал в Париж. Начал голодать, и 21 августа, когда начался прием в армию иностранных добровольцев, вступил в Иностранный легион. Был у него и приятель. Когда эшелон отправили в Блуа на учебу, приятель татарина забрался на крышу, отплясывал там камаринского и все время кричал: «Воюем! А Берлан! На Берлин!» Французы были в полном восторге и поили его вином. Кончилось все тем, что он размозжил себе голову о железнодорожный мост, который по пьяни не заметил… Низаметдинова расстреляли в конце войны за «попытку к мятежу» — ему надоело воевать и было слишком одиноко — ведь он был один татарин на весь легион.

Другой герой — легионер Петроград. Так его записал писарь во всех метриках, потому что рекрут ни слова не понимал по-французски. Из всего того, что тот произносил, служака разобрал только одно слово — «Петроград»! Так Антон Иванович Балонист стал столицей империи.

Пастух из села Малые Овражки Саратовской губернии. Перед самой войной отслужил в армии где-то под Пермью. Вернулся домой, а его место пастуха уже занято. За душой — ни копейки, ни кола ни двора. Отправился на юг и устроился грузчиком в порту. Однажды спрятался в трюме парохода среди мешков, которые сам туда же грузил. Отправился куда-то… Когда его нашли итальянские матросы, то просто вышвырнули на пристань. Потом попал в полицию. Били, а он даже не знал, в какой стране его бьют. Отвели в российское консульство, где от него отказались, а потом полицейские посадили на поезд и «сдали» в посольство России, где он тоже был никому не нужен. Однако барин — посол в Париже — был добр к нему и отправил по заветному адресочку… Антошка думал, что на работу, оказалось, в легион — на войну. Но он так и не знал, в какой стране находится. Воевал хорошо и погиб «на поле чести» в одной из бездарных атак в Шампани…

В том же романе Финка есть занятный персонаж — мадам Зюльма — «не очень молодая, но крепкая и еще свежая женщина». Мужа ее уже три года носит по фронтам. Огород пришел в полный упадок. К ней теперь часто наведываются легионеры: мадам приторговывает вином. А однажды невольно она подводит итог всей романтической эпопеи со вступлением русских в легион в 1914 году. Эти слова стоят томов военных историков:

 — Вы, в легионе, большие дураки, чем все прочие. Даже французу незачем было соваться на эту проклятую войну. Но чтоб иностранцы, да еще добровольцами поперли — этого я себе совсем не представляю! Вот вы, мсье Самовар! Вы русский и студент! Неужели вы полезли в огонь добровольцем? Ваша мама могла бы зарабатывать большие деньги, если бы показывала такого дурака в цирке!..

А уж тем более мадам Зюльма было не понять, что Самовар не русский, а еврей и «своим поступком хотел протестовать против дурацких антисемитских законов России».

Трудно точно подсчитать — до 1934-го точный учет рекрутов в легионе не велся, — но ряд сравнений различных источников показывает, что на 32 тысячи добровольцев-иностранцев, вступивших в легион в Первую мировую войну, около четырех тысяч были русские, точнее, подданные Российской империи, то есть десять процентов от общего числа волонтеров.

Многие, как Зиновий Пешков, отказывались служить в русской армии, но еще не созрели до большевистского желания поражения царизму. Как пишет В. Лебедев в своих воспоминаниях на французском языке о службе в легионе, вышедших в Париже в 1917 году: «…у русских не возникали близкие отношения с другими легионерами: у тех не было души. К тому же многие русские были противниками царского режима и не желали победы России над Германией».

Напряжение между «кадровыми» легионерами и добровольцами военного времени достигло предела к 1915 году, во время ожесточенных боев в Шампани и Артуа. Из рапортов командиров рот Маршевого батальона, сохранившихся в архиве легиона в Обане, ясно, что русские «левые» на фронте держались сплоченной группой. Порой доходило до неповиновения: 24 июня 1915 года два батальона Второго пехотного полка должны были сменить на позиции зуавов, но русские отказались идти «на убой». В результате опоздали на полчаса и выступили только после того, как прибыл младший лейтенант русского происхождения Ефронов. Дела на фронте были так плохи, что их даже не стали отдавать под трибунал по стандартному обвинению в «попытке мятежа». К тому же слава русских боевиков-эсеров бежала впереди них… Кому из «комманданов» хотелось бы однажды не проснуться, как не проснулся один из начальников Бутырской тюрьмы, нарушавший «режим» в подведомственном заведении? Его изрешетили из трех «наганов» в собственной постели, но ни одной из 21 пули — в супругу.