Повседневная жизнь Москвы на рубеже XIX—XX веков

Сама по себе укладка асфальта доставляла москвичам немало неприятностей. Чтобы понять это, надо представить улицу, на которой горит костёр, а над костром из огромного котла с асфальтом валит чёрный смрадный дым от кипящего асфальта. Рабочие-«асфальтщики», все чёрные, закоптелые, ворочали громадными железными лопатами густую кипящую массу в котле, разливали сварившийся асфальт по маленьким котлам, а потом выливали его на предварительно утрамбованную мостовую. Разлитую массу асфальта укатывали катушками мастера, ползая по нему на коленях, обёрнутых тряпками и кожей. Весной, когда труд был дёшев, асфальтщики получали по 60–70 копеек в день, зато летом заколачивали по 1–2 рубля. Ещё больше подённым асфальтщикам удавалось заработать, когда получали подряд на сдельную работу. Здесь уж они сил не жалели, и дым от котлов с асфальтом стоял столбом до ночи. Как-то один прохожий, возмутившись всей этой грязью, вонью и дымом, сказал, обратившись к другим прохожим, что в Европе асфальт варят не на улице, а на заводе и потом, рано утром, когда все ещё спят, развозят в специальных железных бочках по городу и выливают с помощью крана на мостовую. Из-за этого там нет ни дыма, ни копоти. Стоявший неподалёку мужичок, услышав эти слова, приложил большой палец к одной ноздре, продул другую, вытер руку об армяк и, хитро посмотрев на пропагандиста европейских достижений, сказал: «Вот и поезжай в свою Европу». Это был достойный ответ.

В середине XIX века на московских улицах появились фургоны и колымаги с обитым оцинкованным железом дном и покрытые грязным и рваным брезентом или рогожей. Когда они медленно тащились по улицам, прохожие от нестерпимой вони зажимали нос, а жильцы домов закрывали окна. Городовые отправляли возчиков вместе с их экипажами в участок за нарушение городской атмосферы. Что же везли эти возчики? А везли они из колбасных заведений, мясных лавок, татарской конной бойни, живодёрен Иванова, Грибанова и прочих владельцев, расположенных за Калужской и другими заставами, на клееварные и костомольные заводы Берлинера, Шово и другие подобные предприятия кости, трупы павших животных. Трупы, кости с мясом, кровью и жилами разлагались и отравляли своими миазмами окружающий воздух. Задержанные полицией колымаги и фургоны, простояв во дворе у полицейского участка сутки, вонять не переставали. К тому же лошади всё это время оставались без корма, поскольку возчики сидели в участке, а городовые лошадей не кормили. За время пути на завод возы с костями могли задержать не в одном участке, а в нескольких, и всё это время жившие неподалёку от них москвичи дышали смрадом. Рассадниками антисанитарии были и сами заводы. Они выпаривали кровь и перемалывали кости на удобрения, а «вонючие воды» сплавляли на близлежащие поля. Помимо них отравляли московский воздух и тряпично-мусорные склады. Представляли они собой обширные дворы с хозяйственными постройками. В первой половине обычно стоял жилой дом в один-два этажа, в котором со своим семейством жил владелец склада, а во второй стоял сарай, в котором и помещался склад. Посреди него находилась огромная куча грязного тряпья, старого железа, отбросов сапожного и скорняжного промысла, банок, жестянок Тут же валялись кости с остатками мяса, издающие гнилостный запах. Всё это «богатство» собиралось на свалках и в помойных ямах и доставлялось сюда на особых ручных тележках агентами склада, вербуемыми хозяевами из бедноты. Называли этих людей тряпичниками. Помимо тех, кто работал на складе, к тряпичникам относились те, кто занимался этим промыслом в артелях по найму, и те, кто имел своё дело. На сумму вознаграждения это, во всяком случае, не влияло.

После сортировки собранного по помойкам, свалкам, дворам и домам хлама его перепродавали со значительным барышом оптовым торговцам, которые поставляли его на фабрики и заводы и даже за границу. Тряпки отправлялись на бумажные фабрики, кости — на заводы клеевые и костеобжигательные, бутылки, банки — в посудные лавки, а битое стекло — на стекольные заводы. Содержатели складов платили тряпичникам с веса или единицы объёма, а государство взыскивало с них сбор, равный сбору с мелочного разносного торга. За день усердный тряпичник собирал по 8–10 пудов всяких отходов. Набрав мешок, он тащил его в мелочную лавку, взвешивал, опоражнивал и отправлялся на новые поиски. Летом он делал по четыре-пять заходов, получая от 13 до 23 копеек за пуд. Поскольку тряпичников в городе было немного, не более ста человек а отбросов хватало, люди, не способные к квалифицированному труду, получали возможность себя прокормить. Кто-то смотрел на них с состраданием, полагая, что промысел этот развращает, а кто-то считал, что за тряпичный промысел, как за последнее доступное средство добыть себе кусок хлеба, принимаются те, кто промотался и по собственной вине впал в нищету.