Повседневная жизнь Москвы. Очерки городского быта в период Первой мировой войны

Освобождение С. Эфрона и его товарища вполне можно считать чудом. Как правило, судя по многочисленным свидетельствам участников событий, обе противоборствующие стороны не были настроены просто так отпускать пленников. Большевики, например, помещали задержанных в гостинице «Дрезден», находившейся на Скобелевской площади. Один из «красных» мемуаристов с гордостью упоминал о большом количестве арестованных контрреволюционеров.

К. Юон. В городском Совете (бывшем доме генерал-губернатора).

Иллюстрация к повести Л. С. Яковлева «Октябрь»

Их было так много, что для генералов пришлось выделить отдельное помещение.

Впрочем, в «Дрездене» сидели под караулом не только пленные офицеры и юнкера, но также штатские. Это были грабители, мародеры, подозрительные личности, у которых оказались не в порядке документы или были найдены в карманах патроны. Попадались и случайные прохожие, чей «буржуйский» вид и объяснения – «вышел поискать еды для семейства» – у красногвардейских патрулей вызвали большое недоверие. Один из таких бедолаг описал свои злоключения на страницах «Московского листка»:

«…Все мы четверо по трое суток ожидали, когда нас позовут к допросу следственной комиссии, чтобы выяснить, кто мы, как попали или в чем обвиняемся. Были среди нас и член французского консульства, и рабочие, и даже мирные большевики, не захватившие партийных документов и вышедшие на улицу. Среди ночи нас перевели из дома бывш. генерал-губернатора в помещение “Дрездена”, поместили в двух давным-давно нетопленых, отсыревших комнатах, в которых кроме кучки соломы в одном углу ничего не было. Наутро нас опять перевели в большую комнату третьего этажа, выходящую окнами на Скобелевскую площадь. Здесь же вместе с нами поместили и тех лиц, которые взяты с оружием в руках. В полдень по Столешникову переулку подъехал броневик юнкеров, и, выпустив шрапнель, стал обстреливать из пулеметов гостиницу “Дрезден”. На требования перевода в другую комнату получался отказ.

Как только уехал броневик, начался настоящий ужас. Через наши головы и крышу гостиницы со Скобелевской площади большевики стали обстреливать Кремль. При первом же выстреле стекла во всех трех громадных окнах были выбиты целиком. Потолок в комнате и люстры вздрагивали все больше и больше. С крыш мимо окон осыпался карниз и падали кирпичи. Несмотря на то, что и часовые не оставались стоять в нашей комнате, а все помещались за дверью, в коридоре, наши просьбы о переводе из этой комнаты не приводили ни к чему. С нами была гимназистка – сестра милосердия, взятая у Страстной пл., и еще двое мальчиков лет 12-ти, уличных продавцов газет. Последних, умирающих от страха, выпустили сами большевики по общему настоянию. Целый день мы ничего не ели, и лишь после настойчивых просьб в 7 ч. веч. нам принесли на 50 чел. один солдатский бачок супа и каши.

Если к этому прибавить грубое обращение солдат, их толчки и удары прикладами и штыками, угроза расстрела за малейший шум и общее движение, – картина будет полная. Сознание “прав человека” выразилось в ответе одного из членов военно-революционного комитета на упрек о неосновательной жестокости:

– Это еще хорошо. Ведь во французскую революцию прямо расстреливали всех!»

Не более гуманно обращались с пленными «белые». Большую группу солдат, по свидетельству полковника Л. Н. Трескина, загнали на балкон кинотеатра «Художественный», где их держали под строгим караулом. Но основная масса задержанных была размещена в Александровском училище. Арестованный юнкерами большевик М. Буравцев впоследствии вспоминал, как ему пришлось несладко. Он оказался первым обитателем комнаты, куда сажали тех, кого объявили кандидатами «к немедленному расстрелу». Как ни странно, но в условиях непрерывных боев КОБ нашел возможность проводить следствие. В рассказе М. Буравцева есть описание допросов, которым его подвергала «тройка» во главе с прокурором А. Ф. Стаалем.

Порой аресты сопровождались грабежами и избиениями. Солдат Бежикин-Шальнов утверждал в мемуарах, что юнкера отобрали у него 845 рублей, золотые крестик с цепочкой, золотую цепочку для часов и избили прикладами до потери сознания. Позже, когда он потребовал вернуть свои ценности, ему ответили, что они пошли в фонд помощи семьям погибших юнкеров.

Находясь в плену, Буравцев и некоторые его товарищи лишились теплых пальто и шапок. Юнкера, невразумительно объяснив причину, попросили эти вещи «на короткое время», но так и не вернули. Когда пленных переводили из училища в здание Городской думы, а затем в Кремль, в арестантские помещения при казармах 56-го полка, они сильно страдали от холода.

Испытывали пленные и муки голода. «Кормили помалу и один раз в день как в Александровском училище, так и позднее, – писал М. Буравцев. – Чай подавали случайно. Юнкера утверждали, что нам, арестованным, дают то же, что и они получают сами».