Повседневная жизнь Москвы. Очерки городского быта в период Первой мировой войны

Седьмого октября в газетах были напечатаны ответные слова императора на обращение Всероссийского трудового союза крестьян-трезвенников: «Я уже предрешил навсегда воспретить в России казенную продажу водки». А уже через день царь распорядился полностью запретить национальный напиток.

Даже сотрудники Министерства финансов, ведавшие винной монополией, оказались в растерянности. Один из ответственных руководителей отдела казенной продажи питий признался корреспонденту «Утра России», что телеграмма царя «застала нас положительно врасплох. О ней мы узнали точно так же, как и вы, только сегодня утром по прочтении газет».

Тут же чиновник пояснил: «Что неуклонная воля государя была направлена к искоренению пьянства на Руси, конечно, Министерство финансов знало и, в соответствии с Государевыми предуказаниями, согласовало свою деятельность по борьбе с пьянством[30], но мы все-таки думали, что этот вопрос не так еще скоро будет поставлен в такой определенной, не допускающей двух толкований форме».

Говоря о прекращении поступления в казну «пьяных» денег, представитель Министерства финансов был вполне оптимистичен:

«С точки зрения бюджетной упразднение винной монополии не представляет ничего опасного, ибо хотя она являлась удобным и легким средством получения доходов, но, во-первых, налоги, получаемые путем продажи водки, распределялись неравномерно между различными областями и народностями империи: в Польше, например, питейный налог на душу населения был вдвое меньше, чем в Центральной России, мусульмане почти ничего не платили; а во-вторых, нельзя не признаться, что трезвая Россия, особенно трезвая деревня, не в пример теперешней полупьяной, полуразоренной деревне, во много раз увеличит свою покупательную способность на другие полезные продукты, как, например, сахар, чай, спички и т. п., которые можно будет обложить увеличенным немного налогом. Эти налоги вместе с теми налогами, которые установлены уже теперь в связи с возросшими потребностями военного времени, почти полностью покроют тот недобор, который получится от прекращения продажи водки».

Поскольку внезапно оказалось невостребованным огромное количество спирта, в Министерстве финансов наметили пути его реализации. Во-первых, решили принять меры по облегчению вывоза ректификата за границу. Во-вторых, срочно приступили к подготовке конкурса изобретений, позволявших расширить области применения спирта в различных областях техники. В Минфине надеялись, что будет найден способ превращения спирта в продукты, ничего общего с алкоголем не имеющие: хлороформ, каучук и т. п., либо ему найдется новое применение «в области движения, отопления и освещения». Отдельная премия полагалась: «За превращение спирта в продукты с самым незначительным содержанием алкоголя, при условии, что отделение последнего от них невозможно или будет стоить очень дорого».

Исполняя распоряжение верховной власти, главноначальствующий дал наконец-то ход постановлению городской думы. Распоряжением генерала А. А. Адрианова полный запрет на продажу всех видов спиртного в Москве вступил в силу 1 ноября 1914 года.

Как отмечали московские газеты, накануне введения всеобщего отрезвления ренсковые погреба и магазины были переполнены покупателями. Москвичи толкались в длинных очередях, чтобы запастись вином к Рождеству и Новому году. В «Елисеевском» запасы спиртного были опустошены уже к шести часам вечера. По замечанию «Утра России», среди владельцев ресторанов и винных складов царили растерянность и подавленность. Многие говорили о предстоящем разорении.

Но, пожалуй, первыми, кому «сухой закон» сломал жизнь, были продавцы, или, как их тогда называли, «сидельцы», продававшие водку в казенных лавках («монопольках»). Побывав в акцизном управлении, московский журналист поделился с читателями впечатлениями от знакомства с этой категорией «жертв трезвости»:

«Судьба монополии решена бесповоротно. Какая участь грозит вдовам мелких чиновников, старым инвалидам – всей этой армии “сидельцев” из винных лавок?

Работы у них теперь нет, и они осаждают акцизный округ, стараясь узнать свое будущее. Чистенькие люди; неразрывными нитями они были связаны с водкой.

Под желто-зеленой вывеской они нашли верный, обеспеченный и, казалось, ненарушимый приют для своей старости.

И вдруг все изменилось. Величайшая, благодетельная реформа начинает представляться здесь, в крохотной приемной округа, довольно большой жестокостью.

Франтоватые акцизные надзиратели пробегают мимо них, не останавливаясь, стараясь не обращать внимания на эти сгорбленные – словно под тяжестью великого горя, – фигуры. На эти растерянные и умоляющие глаза.

Старики застыли вдоль стен, как нищие на паперти.

– У вас же были вычеты на пенсионный капитал? – спрашивает надзиратель у древней старушки, похожей на начальницу института, – будете получать пенсию.