Повседневная жизнь опричников Ивана Грозного

Должность эта при мнительном царе и завистливых опричниках была, надо полагать, многотрудной и рискованной — чего проще обвинить приказного дельца в «корыстовании» или злонамеренной «поноровке» налогоплательщикам? О конце жизни «особного» царского казначея сведений не сохранилось, но, кажется, Угрим Львович Пивов сумел избежать крушения; во всяком случае, ни в описаниях казней, ни в синодиках опальных его имя не встречается^{32}. Известно только, что в опричнине состояли его родственники: сыновья Владимир и Михаил и ярославские помещики-братья Роман, Василий, Пётр и Дмитрий Михайловичи. Карьеру сделал только Роман Михайлович, который служил в заменившем опричнину «дворе», в 1578 году получил думное дворянство и на склоне лет постригся в ростовском Борисоглебском монастыре под именем старца Рафаила.

Следующим опричным казначеем стал дьяк Путила Михайлов, ведавший до того Поместным приказом, занимавшимся распределением земельных владений среди служилых людей. Видимо, Михайлов пользовался доверием государя, поскольку в 1564 году именно он читал москвичам грамоту удалившегося в слободу царя. Однако прослужил он в опричнине недолго — уже в следующем году покинул этот свет уже в качестве инока (то ли опричный дьяк принял постриг перед смертью, то ли ушёл в монастырь раньше, ведь после нахождения на такой должности ему явно было что замаливать). К тому времени дьяк сумел пристроить к службе во дворе сына Никиту — правда, на одну из низших должностей, поддатней (помощником) к третьему саадаку (лук и колчан со стрелами). За придворными чинами тот не гнался, пошёл по стопам родителя и стал дьяком — и не прогадал: и жизнь сохранил, и состояние сделал, и по душе покойного батюшки («по приказу отца своего Путала Михайловича, а во иноцех Сергия») дал вклад в московский Богоявленский монастырь — подмосковное село Нефимоново с девятью деревнями, отнюдь не последнюю из своих вотчин^{33}.

Очень может быть, что, заводя опричнину, царь Иван поначалу не собирался устраивать в ней какие-либо органы центрального управления, подобные уже существовавшим к тому времени в государстве. С начала XVI века из отдельных поручений-приказов, дававшихся боярам и другим слугам князя, стали вырастать специальные государственные учреждения. К середине столетия действовала уже система важнейших общегосударственных приказов: Разрядный (Генеральный штаб), Посольский (тогдашнее Министерство иностранных дел), Ямской, Большого прихода, Разбойный (Министерство внутренних дел); существовал и особый Челобитный приказ, принимавший жалобы на работу других органов управления. Таким образом, XVI век стал временем рождения российской бюрократии — иерархической лестницы профессионалов-управленцев, назначавшихся сверху вниз и не подлежавших контролю со стороны управлявшихся ими подданных.

Становление приказной системы, конечно, отвечало духу времени — без неё управлять раскинувшимся на тысячи вёрст Московским государством было невозможно. Нарождавшаяся социальная сила, опиравшаяся на владение информацией, знание законов и новую «технологию» управления с помощью писаной бумаги, неизбежно должна была потеснить у кормила власти старую знать. Не случайно главный идейный оппонент Ивана IV, князь Андрей Курбский, упрекал царя в том, что он ищет себе опору в чиновничестве, возвышая его в ущерб знати: «Писари же наши руския, им же князь великий зело верит, а избирает их не от шляхецкого роду, ни от благородна, но паче от поповичев или от простого всенародства». О том же писал другой политэмигрант, стрелецкий голова Тимофей Тетерин, ливонскому наместнику боярину Михаилу Морозову: «Есть у великого князя новые верники (доверенные люди. — И.К., А.Б.) — дьяки, которые его половиною кормят, а другую половину себе емлют, у которых дьяков отцы вашим отцам в холопстве не пригожалися, а ныне не токмо землею владеют, но и головами вашими торгуют».

Оно, конечно, так. Но ведь крайне чувствительный к попыткам умаления своего достоинства государь и сам не мог не замечать могущества приказной машины. Каково было стремившемуся к безграничной власти Ивану Васильевичу сознавать, что и он, носитель божественной воли, всё же зависит от вовремя поданного доклада или должным образом составленной выписи? По сути, они подталкивали гордого самодержца к принятию определённого решения, но проверить содержание представленной ему информации он мог далеко не всегда. Мы не говорим уже о необозримых возможностях, открывавшихся перед приказными крючкотворами и делавших в бесписьменном обществе беззащитными перед силой «бумаги» не только простого мужика или посадского, но и знатного боярина.

Немец-опричник Генрих Штаден красочно и подробно описывал злоупотребления московских приказных людей и их начальников: