Повседневная жизнь отцов-пустынников IV века

Но есть и еще более веское доказательство: та доброта, с которой Отцы пустыни обращались с женщинами, которые плохо себя вели с монахами. Как‑то раз монахи вместе с аввой Аммоном пришли к одному брату, у которого в келье была женщина, чтобы обличить его. Брат спрятал женщину в бочку[144]. Когда Аммон вошел в келью вместе с обличителями, он разгадал эту уловку и уселся на бочку. Доносчики тщетно обшарили все помещение. После того как они, сконфуженные, удалились, Аммон просто взял монаха под руку и сказал ему: «Следи за собой, брат»[145]. Другой монах жил с одной женщиной. Узнав, что она родила, Пимен велел своему ученику принести им кувшин вина, чтобы они отпраздновали рождение ребенка[146]. А как поступил тот старец, который принял у себя на ночь монаха и монахиню? Ложась спать вместе с ними, он заметил, что они соединились, чтобы совершить грех, но не сказал им ничего и отпустил их на следующее утро. Однако он помолился о них, и оба виновника пришли к старцу, каясь ему в содеянном[147]. Даже если эти рассказы не более чем вымышленные истории, служившие для назидания, они никоим образом не свидетельствуют о каком‑либо презрении по отношению к женщинам у Отцов пустыни.

Сексуальность в пустыне

Часто христианству первых веков, и в особенности монашеству, приписывают женофобию, граничащую с навязчивой идеей. Но по крайней мере по отношению к Отцам пустыни данное мнение, как кажется, в корне неверно. Об этом свидетельствует та простота, и даже наивность, с которой некоторые Отцы приводят для доказательства своих мыслей сравнения, заимствованные у женщин. Арсений и Макарий сравнивают отшельника в своей келье с девушкой, живущей сокровенно в своей комнате до замужества[148]. Иоанн Колов не боится приводить в своих притчах примеры двух нагих женщин или проститутки, у которой было много любовников[149]. Другой старец использует образ матери, обмазывающей свои соски горьким растением, чтобы отнять ребенка от груди. Это горькое растение — мысль о смерти, с помощью которой монах должен изгонять нечистые образы![150] Авва Лонгин идет еще дальше и уподобляет душу, очистившуюся от страстей и получившую благодать Духа Святого, беременной женщине, у которой прекратились месячные[151]. Авва Олимпий, мучимый бесом сладострастия, который подталкивает его к тому, чтобы уйти из пустыни и жениться, лепит из глины женщину, а затем девочку, говоря себе при этом: «Вот, у тебя жена и дочка, нужно много работать, чтобы их прокормить!» Благодаря своему рвению к работе он стяжал Божью благодать, и искушение исчезло[152].

Что до сексуально озабоченных монахов, то таких можно было найти в пустыне, как и везде, но встречаются они чрезвычайно редко, поскольку мы обнаружили о них всего два упоминания в трех тысячах апофтегм, которые нам известны. Так, некоему брату во время жатвы показалось, что он видит монаха, совокуплявшегося с женщиной на поле. Приблизившись к парочке, чтобы положить конец безобразию, он понял, что это всего–навсего два снопа, лежащих один на другом[153]. Другой монах пришел к старцу, чтобы обличить двух братьев, которые «были вместе и впали в грех». Когда наступил вечер, старец позвал двух братьев, которые, как выяснилось, вынуждены были спать на одной циновке под одним одеялом, и затем сказал своему ученику: «Запри этого брата в отдельной келье, ибо это он искушаем»[154].