Повседневная жизнь петербургской сыскной полиции

На противоположном конце Сенной площади начинается коротенький, в три дома, Таиров переулок[85]. Самые разбитные во всей Спасской части девки обитали именно здесь – в доме Де Роберти[86]. Днем и ночью они зазывали посетителей, для чего, полуголые, рассаживались на крыльце и распевали озорные песни. «Иным было лет за сорок, но были и лет по семнадцати, почти все с глазами подбитыми{178}». В прохожего, сделавшего им замечание, они могли запросто кинуть бутылкой, а могли и вызвать подмогу с верхних этажей, и тогда обывателю требовались сильные ноги и везение. Ведь в доме Де Роберти жили исключительно «красные», причем шайками, под надзором атаманов.

Рис. 44. Фасад дома Де Роберти согласно утвержденного чертежа 1864 года{179}

Рис. 45. Дом по адресу: переулок Бринько, 4 (бывший дом Де Роберти). Современный вид. Фото Александра Филиппова

Помимо Вяземской, в столице имелась еще одна лавра – Пироговская. Она находилась в Малковом переулке[87], возле Ново-Александровского рынка, между Садовой и Фонтанкой. В этом большом трущобном районе обитало до десяти тысяч опустившихся людей, из которых половина не имела паспортов. Если в Вяземской лавре большинство составляли мастеровые, то в Пироговской собрались пьяницы и бездельники. Они жили близостью рынка. Другое название Ново-Александровского торжища – Толкучий рынок, Толчок. Здесь «ходило» много краденых вещей, от белья до велосипедов. Спившиеся портные перешивали носильное платье, потерявшие трудовые навыки оборванцы таскали грузы.

Рис. 46. Вид на Ново-Александровский рынок с реки Фонтанки. Начало XX века

Но у Пироговской лавры была своя, как сейчас сказали бы, фишка. В ней квартировали горюны – факельщики на похоронах. Сами себя они называли траурщиками. Большая артель – более 200 человек – жила в Кадетском флигеле Пироговского дома, всего в двух комнатах. Все они были горькие пьяницы, единственной ценностью которых являлись сапоги. Одеяние факельщика само по себе отличалось даже пышностью: шляпа и фрак с белой оторочкой, брюки с галуном и белый шарф, который заменял манишку, прикрывая отсутствие белья. Задача горюнов – придать торжественность похоронам. Одни несли кисти балдахина, свисавшие с катафалка, другие торжественно шагали с факелами. Белый цвет тогда являлся траурным, и горюны выглядели помпезно. Костюм босяк получал от артельщика на время похорон. Но сапоги ему давать опасались – сбежит и не вернет. Их полагалось иметь от себя. Самые пропащие не выдерживали и пропивали сапоги и тогда вылетали из артели, катясь еще ниже по социальной лестнице. Несмотря на такое житье, горюны считались людьми денежными. За участие в похоронной процессии полагалось 60 копеек, из которых 5 надо было отдать артельщику. Однако безутешные родственники покойного часто добавляли еще денег, а похорон в день было несколько. А еще можно было что-то украсть, если пускали в дом. У людей горе, им не до присмотра… В итоге босяк скапливал к вечеру больше рубля, на которые тут же и напивался в стельку. И так каждый день, пока не «хватит» белая горячка.

Рис. 47. Катафалк и факельщики. Начало XX века. Фото К.К. Буллы

Все же Пироговская лавра была не столь криминальна, как Вяземская. Профессиональные воры избегали селиться тут – меньше переулков, в которые можно шмыгнуть во время облавы. И повальное пьянство кругом: за косушку[88] аборигены могли сдать полиции кого угодно.