Повседневная жизнь Пушкиногорья

Эти стихи еще не вполне самостоятельны, во многом повторяют образы и приемы предшественников, воспевают сельское уединение вопреки здравому смыслу и душевным устремлениям молодого поэта, но в них все же прорывается и искреннее восхищение природой Михайловского, и умиротворение, которым полны его ландшафты. И главное: Михайловское в этих строках чрезвычайно узнаваемо, почти с фотографической точностью. Это уже не отвлеченные черты идеального сельского рая, а вполне конкретный образ:

Я твой — люблю сей темный сад
С его прохладой и цветами,
Сей луг, уставленный душистыми скирдами,
Где светлые ручьи в кустарниках шумят.
Везде передо мной подвижные картины:
Здесь вижу двух озер лазурные равнины,
Где парус рыбаря белеет иногда,
За ними ряд холмов и нивы полосаты,
Вдали рассыпанные хаты,
На влажных берегах бродящие стада,
Овины дымные и мельницы крилаты;
Везде следы довольства и труда…

Поэт смотрит на свои владения с Михайловского холма, на вершине которого располагалась усадьба. Если миновать небольшой сквер с низкорослыми кустами у порога главного дома, то сразу за полукруглой площадкой начинался обрыв к реке Сороти; справа, за кухней, находился фруктовый сад, прямо перед парадным входом в дом — запущенный парк с цветниками, дальше — банька, за нею — огород. Вид на Сороть и на два больших озера (одно из них — Кучане, другое — Маленец) открывался прямо с балкона, выходившего на реку. Оттуда же видны были холмы, заливные луга, нивы, мельницы.

Спокойный тон повествования словно передает атмосферу деревенской жизни, с ее размеренностью и неторопливостью, которой наслаждается человек, уставший от городской суеты. Вспомним также, что в усадьбе, когда Пушкин пишет эти строки, грустно. Только что происшедшая трагедия заставляет подумать о вечном и неизменном — о природе Михайловского, которая всегда, и во времена деда, и прадеда поэта, встречала хозяев одним и тем же прекрасным, спокойным и одухотворенным видом. Да и сейчас, даже после катастрофических событий русской истории, в буквальном смысле перепахавших всё окрест, описанный Пушкиным пейзаж узнаваем.

Бросается в глаза последняя строка приведенного отрывка — долгое время при публикациях Пушкин именно ею заканчивал свое стихотворение: «Везде следы довольства и труда». Следы труда крепостных крестьян, которые пасут скот, ловят на озерах рыбу, сушат в овинах сжатые на полосатых нивах снопы, мелют на мельницах зерно. Этот разнообразный крестьянский труд создает у поэта впечатление довольства, которое можно понять трояко: руками крестьян созидается довольная и сытая жизнь, это также ощущение от плодородия земли и богатства окружающей природы, да и сами крестьяне живут в довольстве. Последнее предположение кажется особенно сомнительным, поскольку стихотворение «Деревня» на этом не кончалось. В нем была еще вторая часть, которая описывала ужасы крепостного состояния. Она настолько резко противопоставлена первой, что кажется, будто написана совсем в другом месте и по другим впечатлениям. Возможно, это отчасти и так: «Деревня» была привезена Пушкиным в Петербург в середине августа, так что возможно, что он не раз возвращался к тексту, писал его не за один присест. Когда читаешь вторую часть, то ощущение «довольства и труда» исчезает совершенно, равно как спокойное созерцание природы и упоение ее красотой уступают место негодованию поэта против процветающего рабства; интонация благодарного восхищения сменяется памфлетом, социальной инвективой: