Повседневная жизнь русского путешественника в эпоху бездорожья

После постройки шоссейной дороги Петербург — Москва в 1816—1833 годах Николай установил абсолютный по тем временам рекорд скорости. Не останавливаясь на ночлег, он преодолел эти 640 верст за 38 часов (26, 533). Понятно, что при этом он часто менял лошадей, везде получая лучших и отдохнувших.

* * *

Впрочем, любовь к быстрой езде была свойственна не только императору Николаю. Эту русскую страсть разделяли с Николаем его подданные, и среди них — его политический антипод и беспощадный критик Александр Герцен. Возвращаясь из Вятки во Владимир в конце 1837 года, Герцен, по его собственному признанию, не удержался и велел ямщику гнать во всю мочь.

— Ну-тка, ну-тка, покажи нам свою прыть! — сказал я молодому парню, лихо сидевшему на облучке в нагольном тулупе и несгибаемых рукавицах, которые едва ему дозволяли настолько сблизить пальцы, чтобы взять пятиалтынный из моих рук

— Уважим-с, уважим-с. Эй вы, голубчики! Ну, барин, — сказал он, обращаясь вдруг ко мне, — ты только держись: туда гора, так я коней-то пущу.

Это был крутой съезд к Волге, по которой шел зимний тракт.

Действительно, коней он пустил. Сани не ехали, а как-то целиком прыгали справа налево и слева направо, лошади мчали под гору, ямщик был смертельно доволен, да, грешный человек, и я сам — русская натура» (32, 219).

Так говорил один из крайних русских «западников». А вот почти те же самые чувства в воспоминаниях современника Герцена, славянофила Ивана Аксакова.

«Из Осиновки я поехал вперед в г. Тирасполь, сначала на подводе обывательской; наконец добрался до почтовой станции Малоешты, где взял почтовую тройку (между прочим, я так обрадовался возможности скорой езды, что эти 15 верст на лихой тройке, в легкой плетеной тележке, по ровной степи, по дороге гладкой, вылощенной, будто чугунной, при полном месячном освещении, когда я несся, что только было силы, доставили мне, несмотря на все неприятные известия, истинное наслаждение!)» (3, 397).

* * *

И седока и кучера объединяла любовь к быстрой езде. «И какой же русский не любит быстрой езды!» — восклицал Гоголь. «Русские долго запрягают, но быстро ездят», — вторил ему хорошо знавший Россию Бисмарк.

Иностранцы увлекались русской страстью к быстрой езде и порой попадали из-за этого в опасное приключение.

«Теперь мы ехали очень быстро, — вспоминает Джеймс Александер (1829). — Ямщики постоянно погоняли лошадей криками “Но, но, да не бойсь”, после чего раздавались удары кнута. Мы галопом неслись к богатому торговому городу Орлу. Проехав Орел, ямщик, чтобы на 7 верст сократить путь, направил лошадей через поля. Он гнал, будто за ним мчался сам сатана, кричал и топал ногами, заставляя лошадей перетаскивать бричку через небольшие канавы. Меня это развлекало до тех пор, пока мы не попали в яму на дне реки и не поплыли. Пришлось дать извозчику вежливый совет держаться бродов и не выходить за пределы благоразумия» (6, 144).

Поэтические натуры, к которым относился и Теофиль Готье, находили в ямской гоньбе истинное удовольствие.

«Скорость — это волнующее удовольствие. Какая радость вихрем нестись в звоне бубенчиков и треске колес среди огромного пространства, в ночной тишине, когда все люди спят, а на вас, словно указывая вам дорогу, мигающими глазами смотрят только звезды! Ощущение, что вы в действии, что вы идете, движетесь к цели в течение часов, обычно потерянных на сон, вас наполняет удивительной гордостью. Вы восхищаетесь собой и слегка презираете обывателей, храпящих под своими одеялами» (41, 332).

* * *

Быстрая езда издавна была в России своего рода национальным спортом. О природе этого увлечения (быть может, доставшегося нам в наследство от монголов) можно рассуждать долго. Но сам факт подтвержден многими свидетельствами. Иностранцам оставалось только закрывать глаза и полагаться на милость Божию и искусство русских возничих.

«Бывают минуты, — рассказывает Кюстин, — когда, не обращая внимание на мои протесты и упорное повторение русского “тише”, ямщики пускают лошадей во весь опор. Тогда, убедившись в тщетности попыток их урезонить, я замолкаю и закрываю глаза, чтобы избежать головокружения. Впрочем, до сих пор мне не попалось еще ни одного неумелого возницы, а многие отличались поразительной ловкостью и искусством. Интересно, что самыми искусными коневодами оказались старики и дети, хотя, должен сознаться, что, когда я в первый раз увидел в этой роли мальчугана лет десяти, сердце мое сжалось, и я запротестовал. Но фельдъегерь меня успокоил и, решив, что он в конце концов подвергается одинаковому со мной риску, я покорился своей участи. Исключительная сноровка, нужно сознаться, необходима русскому ямщику, чтобы при такой быстроте езды лавировать между загромождающими дорогу бесчисленными повозками» (92, 199).

Бешеная гонка начиналась с самого отправления. Теофиль Готье отмечает это как общее обыкновение.