Повседневная жизнь советских писателей от оттепели до перестройки

О том, чтобы литераторы выезжали за рубеж здоровыми, заботились и соответствующие инстанции. Эдуард Успенский в одном из интервью 1989 года вспоминал, как во время беседы в одной очень солидной организации его выспрашивали: «Вы как себя чувствуете? У врача давно были? С головой все в порядке?» Но это была не поликлиника и даже не больница, и вопросы задавали отнюдь не люди в белых халатах. Воспоминания относились к 1980 году, когда Эдуард Николаевич безуспешно пытался докопаться до истины: почему его не выпускают в безобидную Финляндию? Кому он только не писал: и в Союз писателей, и ЦК КПСС, и даже в Комитет партийного контроля. В итоге он дописался до того, что его вызвали «куда следует»{134}. Успенскому казалось, будто ему намекают на необходимость лечения в специализированной клинике, где «и тебя вылечат, и меня вылечат», как говорила жена управдома Бунши из фильма Леонида Гайдая «Иван Васильевич меняет профессию».

Среди тех, кто пренебрегал диспансеризацией, был и Владимир Солоухин: «К концу года накапливается много нерадивых писателей, и вот они группами, если не толпами, вереницами во всяком случае, с обходными листочками бродят из кабинета в кабинет, исполняя свой долг перед родной поликлиникой. Брожу и я каждый год, ничего не поделаешь»{135}.

А Константин Ваншенкин был более дисциплинированным:

«С утра сдавали на анализ то, что положено, а затем надлежало посетить кабинеты: глазной, отоларинголога, рентген, кардиологический и пр. Везде народ, а у хирурга – никого. Мой друг вошел, поздоровался, на вопрос о жалобах ответил отрицательно. После этого последовала просьба спустить штаны и нагнуться. Своей унизительностью процедура напоминала личный досмотр арестованного перед отправкой в камеру. Хирург бегло заглянул моему коллеге между ягодиц, небрежно спросил:

– Поэт? – и разрешил подтянуть брюки.

– Но откуда вы узнали? – изумился мой собрат.

– У всех прозаиков геморрой! – хладнокровно ответствовал доктор. И снисходительно пояснил: – Сидячий образ жизни!..»{136}

Прикрепление писателей к одной и той же поликлинике открывало перед ними долгожданную возможность общения. Многие не виделись годами и потому радовались неожиданным встречам у зубного врача или другого доктора. Василий Аксёнов как-то оказался рядом с Андреем Вознесенским – они сидели в соседних креслах в стоматологическом кабинете. Заодно и поговорили.

Константин Ваншенкин однажды повстречал в поликлинике страдающего от депрессии Бориса Слуцкого, которого сопровождал его брат Ефим. Разговор, как и следовало ожидать, свелся к недугу Бориса Абрамовича:

– Ну как ты? – спросил Ваншенкин.

– У меня депрессия, – ответил Слуцкий и тут же поинтересовался последним писательским собранием, а потом и здоровьем собеседника.

– Ну какая же это депрессия, если тебе это интересно?! – резонно воскликнул Ваншенкин.

Свое слово сказал и Ефим Абрамович: «Конечно!» Но поэт был неумолим: «Нет, у меня депрессия!» В конечном итоге болезнь и свела поэта в могилу. Ваншенкин не указывает года встречи, скорее всего, это был конец 1970-х: после смерти жены Бориса Слуцкого Татьяны Дашковской в 1977 году за ним присматривал брат, забравший его к себе домой в Тулу. Там поэт и скончался в 1986 году.

Благодаря Марлену Хуциеву образ Бориса Слуцкого остался на кинопленке в фильме «Застава Ильича»: он один из тех поэтов, что запечатлен читающим стихи на вечере в Политехническом музее. Это свидетельствует и о популярности его стихов у советской научной интеллигенции, и о значении для отечественной поэзии ХХ века. Одно из самых известных стихотворений Слуцкого – «Лошади в океане», опубликованное в 1956 году. Сам поэт не понимал причин столь громкого успеха, назвав стихотворение «сентиментальным, небрежным». Но многие коллеги высоко его ставили, а Евгений Евтушенко расценил как шедевр мировой поэзии. Стихи эти так нравились Илье Григорьевичу Эренбургу, что автор их ему в итоге посвятил. Такое бывает нередко, когда стихотворения посвящают уже после того, как они опубликованы. А некоторые коллеги просят, чтобы именно им понравившееся стихотворение было предпослано. Еще одна визитная карточка Бориса Слуцкого – стихотворение «Физики и лирики» (1959) со знаменитым началом:

Что-то физики в почете.
Что-то лирики в загоне.

В мемуарах «О других и о себе» Слуцкий рассказал интересный эпизод, как одному из писателей, перенесшему инсульт, врач посоветовал повторять до бесконечности какое-нибудь стихотворение, чтобы восстановилась речь. Это был Аркадий Васильев, признавшийся Слуцкому: «Я, знаешь, твоих “Лошадей” наизусть помню. И вот начал я их твердить, сначала медленно, потом все быстрее»{137}. И ведь действительно, дар речи вернулся, что в дальнейшем очень пригодилось: Васильев был и секретарем парткома московской писательской организации, и депутатом Моссовета. А там немому делать нечего.