Повседневная жизнь советских писателей от оттепели до перестройки

Они сразу же лишились и медицинской помощи от Литфонда: «Нас и из писательской поликлиники выкинули, даже Липкина, не подействовал закон: участников войны, когда они увольняются с работы, от ведомственных лечебных заведений не откреплять»{147}. Семён Липкин был полноправным участником Великой Отечественной войны, а еще многогранным переводчиком. Он перевел на русский язык столько произведений восточных и кавказских авторов, что из них вышла бы приличная библиотека.

Анатолий Жигулин переживал за исключенного Александра Исаевича Солженицына, записав в дневнике 12 ноября 1969 года: «Мерзавцы! Солженицына давно уже не печатают, но исключение из СП – все равно – жестокий, злобный бесчеловечный акт. Было бы абсурдным делом пытаться уничтожить Солженицына-писателя – он всемирно известен, его не уничтожить. Но они хотят физически уничтожить Солженицына-человека. Теперь он – не член Союза. Теперь, если он не поступит на работу, его могут выслать в дальние края как тунеядца. На это у них хватит совести. И был уже подобный случай с одним ленинградским писателем. (Скорее всего, речь идет об Иосифе Бродском. – А. В.) Теперь Солженицын лишен возможности обращаться в СП, лишен права на пенсию и т. п. Они хотят стереть его окончательно в порошок. Его теперь и в ЦДЛ могут не пустить… лечить не будут в поликлинике Литфонда, больничные листы не будут оплачивать. Ужасный акт! Великого писателя исключили из Союза писателей СССР! Людоеды! Все равно Солженицын переживет своих гонителей!»{148} Советская пенсия Александру Солженицыну и не понадобилась. Действительно, зачем нобелевскому лауреату еще какая-то пенсия?

А больничные «гонорары» были хорошими. Иной поэт столько за строчку не получал, сколько могли заплатить за день хворающему члену Союза писателей. Болели они по-разному. Евгений Рейн жаловался на маниакально-депрессивный психоз: «Особенно тяжелы депрессии, когда белый свет предельно черен и не мил, когда жизнь отвратительна, бессмысленна, убога и отталкивающа. Рука бессильна поднять телефонную трубку, одеться и выйти на улицу – величайшая проблема. А жить надо (или не надо – это тоже вопрос), а если надо, то изволь добывать хлеб насущный. И тут я открыл для себя психоневрологический диспансер. Это был мир убогий, но довольно приветливый. Во время первого своего визита я стал что-то рассказывать о своих проблемах, меня оборвали на полуслове и выписали бюллетень»{149}.

Обращают на себя внимание доверчивость докторов и честность пациента. Даже не стали слушать до конца – а все потому, что диагноз был ясен. Вероятно, люди попались опытные: раз писатель (к тому же поэт), значит, с небольшим приветом. Или – с большим, но на ноги поставим. В любом случае. И взял Евгений Борисович бюллетень и пошел с ним по месту, так сказать, службы. А там тоже люди понятливые: «По этой справке Литфонд платил мне десять рублей в день. А это в семидесятые годы было вполне достаточным для сносной жизни. Более того, существовали еще бесплатные обеды и какие-то стационары, где читали газеты, слушали музыку и проводили просветительные беседы. Но в стационаре я не появлялся, так же как категорически отказался от всяких предложений о больнице. Но вот обедать на улицу Чехова захаживал. И это были вполне приличные обеды с борщом, котлетами и компотом, получше тех комплексных, что предлагали за рубль двадцать в Доме литераторов»{150}.

На десятку в магазине можно было купить три бутылки водки, посидеть в ресторане. И вообще это были ощутимые деньги, особенно если получать их ежедневно: в месяц набегало 240 рублей. Это зарплата заведующего лабораторией в советском НИИ, не имевшего ученой степени. Но там-то надо ходить на работу, а тут – читай себе газеты (в ту эпоху они были на редкость успокаивающими, как валерьянка), слушай Бетховена, да еще и стихи сочиняй, если в голову лезут в таком состоянии. А когда через месяц доктор сказала Рейну, что больше не имеет права продлевать его бюллетень и что это может сделать только главврач городского диспансера, поэта повезли туда, причем за счет заведения. И уже там добрые психиатры выдали больничный лист еще на месяц. И его опять оплатил Литфонд. Неудивительно, что при такой неустанной заботе депрессия поэта постепенно сменилась оптимизмом.

«А вы еще говорите, что Советская власть плохо содержала своих писателей!» – замечает Сергей Чупринин, приводя в пример собственную историю о том, как его, еще молодого, «на плаву поддерживали бюллетени по временной нетрудоспособности. Их в поликлинике Литфонда и выписывали, и продлевали охотно – особенно когда дело касалось писателя, от Советской власти пострадавшего. Бытовала даже фраза: “Если бы я не болел, то давно бы умер. С голоду”»{151}. И здесь писатели были не одиноки. В советском обществе в 1970-е годы укоренилось довольно либеральное отношение к безделью. Появилось такое выражение – «сидеть на больничном», то есть не лечиться, а отбывать две-три недели дома или где-нибудь еще.