Повседневная жизнь советских писателей от оттепели до перестройки

Спонтанная речь Павла Нилина на похоронах Чуковского произвела большое впечатление на присутствовавших, оставшись не только в памяти (но и на пленке!) как один из ярких эпизодов печальной церемонии, о чем через много лет написал сын писателя Александр Нилин: «Выступай он на общественном поле почаще, новых литературных успехов (с ожидаемой от него смелостью) могло и не потребоваться»{217}. Превращение похоронной церемонии в событие большого общественного значения, выражающее точку зрения несогласной с властью интеллигенции, это явление даже не советское, а глубоко российское, когда прощание с тем или иным писателем также требовало усиленного надзора полиции, будь то Николай Гоголь или Лев Толстой.

Юлиан Оксман не случайно проводит параллель между Чуковским и Пастернаком. Бориса Леонидовича «казенные люди» также спешили побыстрее зарыть, будто выполняя некие соцобязательства. Они не стеснялись делать это лично. В частности, директор Литфонда Елинсон «выхватил тогда лопату у слишком медлительного могильщика и сам начал забрасывать гроб землей». Аналогичная обстановка сложилась и на прощании с другими советскими писателями: «На похоронах Эренбурга выдавались пропуска для “узкого круга”, в результате большинство друзей покойного не попали на Новодевичье кладбище, где Б. Слуцкому из-за спешки отказали в праве произнести прощальную речь; в минувшем июле, когда хоронили Паустовского, снова не получили слова его близкие и друзья – надо было торопиться в Тарусу, зато потом, на шоссе Москва – Таруса, те же “торопильщики” на полчаса остановили похоронный кортеж, чтобы помешать молодежи добраться до могилы К. Г. Тот же провокационный трюк повторился у гроба Анны Андреевны Ахматовой. Сначала людей заставили больше часа толочься в полной неизвестности возле морга больницы им. Склифосовского. Потом вдруг – скорее, скорее! – десятиминутное прощание под непрерывное понукание милицейского и литфондовского начальства»{218}. О похоронах Ахматовой Чуковский тогда написал в дневнике: «Наши слабоумные устроили тайный вынос тела».

Приезда Солженицына боялись зря. Александр Исаевич прислал из Рязани письмо с оказией, объясняя свое отсутствие на похоронах. Он, конечно, не мог не приехать, ибо Корней Иванович в свое время гостеприимно приютил его у себя в Переделкине (в музее ныне можно осмотреть обстановку комнаты, где обитал автор «Архипелага ГУЛаг»). Как тепло выразился Солженицын, «он так был добр ко мне». Александр Исаевич предполагал, что это будет человеческое прощание, «вроде похорон Пастернака: соберутся друзья и почитатели на даче и вокруг и отнесут на переделкинское кладбище». К тому же Чуковский сам показывал своему гостю то место на кладбище, где он хотел бы покоиться.

Но когда Солженицын узнал, что предстоит долгий казенный обряд в ЦДЛ, то в нем все будто оборвалось: «Я представил себе этих официальных ораторов, Суркова или Маркова или даже хуже – и почувствовал, что нет моих сил там присутствовать, что просто страшно умирать неопальным». Напоследок Александр Исаевич извинился: «Простите же мой неприезд! Хочу надеяться, что и Корней Иванович со своим острым чувством красивого и безобразного меня бы тоже простил…»{219} Не прошло и недели после кончины Чуковского, как Солженицына исключили из Союза писателей СССР. Это произошло 4 ноября 1969 года. Это можно считать совпадением, но нельзя не согласиться с Оксманом: после ухода Чуковского стесняться было уже некого…

У Евгения Сидорова остались свои воспоминания: «На Эренбурга собралась вся интеллигентная Москва. Шкловский был похоронен скромно, без излишеств. Сам Виктор Борисович всегда ходил прощаться с товарищами своей молодости. Он обычно плакал у гроба, и я хорошо помню его выкрик и слезы: “Прощай, Костя!”, когда хоронили Паустовского»{220}.

Кто бы ни умирал в Союзе писателей – удачливый драматург (строчащий пьесы на ленинскую тему), детский поэт или автор так называемых производственных романов – о них было кому позаботиться. И в этом также ощущается определенное преимущество членства в творческом союзе. Говоря сегодняшним языком, члены Союза писателей имели право на социальный пакет, включавший компенсацию расходов на погребение. Это сегодня человек еще только «скорую помощь» вызывает, а ему уже похоронный агент звонит. А в те времена порядки были другие. В Союзе писателей очень долго заботу об усопших осуществлял один и тот же человек – Арий Давыдович Ротницкий. Он родился в 1885 году, а ушел из жизни в 1982-м. Прожил почти сто лет, похоронив и пережив подавляющее число советских литераторов.

Про Ария Давыдовича можно сказать, что писателей он видел в гробу. Ему даже записные остряки совет давали: мол, пора, пора вам, дорогой, засесть за мемуары с таким же названием. Но Арий Давыдович изящно парировал: «Сесть мы всегда успеем!»