Повседневная жизнь средневековой Москвы

В XVII веке к некрополю обращались при решении спорных дел. В 1645 году князь Ф.Ю. Хворостинин, пытаясь отбиться от притязаний И.П. Писемского на принадлежность к его роду по матери, бил челом, «чтоб допросить Ивана Писемского, родители ево прадед и дед в котором монастыре лежат»^{675}. Обращались к сведениям о погребении предков и в поземельных тяжбах, как это произошло в споре Голохвастовых и Бутурлиных: «А тое де церковь на той земле строил прадед ево Яков Голохвастов, и по обещанию в той церкви он лежит, так же и многие ближние родственники ево и младенцы у той церкви лежат и цки (доски, в данном случае — плиты. — С. Ш.) каменные на них положены и на цках имена родственников ево подписаны за многие года, а не Бутурлиных»^{676}

Святость некрополя признавалась как безусловная ценность. Отсюда происходило и представление о его неприкосновенности. Показателен летописный рассказ о князе Кашинском: «…из монастыре церковь Пречистые Богородицы повеле снести внутрь града и то место святое разкопати, и в гробех мертвых кости разрушили издавна положенных иноков. И тое же весны за многи дни бысть болезнь незнаема князю Михаилу Васильевичи) Кашинскому… и княгине его болезнь велиа незнаема и тяжка зело; самого же Бог помилова, а княгиня его Василиса преставися… и тако князь Михайло Васильевич устрашися и ужасеся того ради, и прощения проси у владыки Василиа и у всего освященаго собора…»^{677}

Негодование новгородского архиепископа Геннадия вызвало разрушение древних кладбищ во время строительства кремлевских стен при Иване III: «А ныне беда стала земская да нечисть государская великая: церкви старыя извечныя выношены из города вон, да и монастыри извечные с места переставлены… Да паки сверх того и кости мертвых выношены на Дорогомилово, инко кости выносили, а телеса ведь туто остались, в персть разошлись… А гробокопателям какова казнь писана! А ведь для того, что будет воскресение мертвых, не велено их с места двигнути, опричь тех великих святых, коих Бог прославил чудесы; да Божиим повелением и ангельским явлением бывает перенесение мощем, на избавление людем и на утверждение и на почесть градовом…»^{678}

Из этого отрывка видна и причина особой заботы о сохранности кладбищ — представление, что при воскресении кости облекутся в тело в том месте, где оно обратилось в прах. Данные археологии свидетельствуют, что при находке костей во время строительных работ их обычно перезахоранивали. На этот случай существовали и особые наставления: «Оже кости мертвых валяються кде, то велика человеку тому мьзда, оже погребут их»^{679}.

Кладбище для человека русского Средневековья не было отдельным «некрополем» («городом мертвых») в античной традиции, восстановленной в России Нового времени. Оно органично вплеталось в ткань городской застройки и было частью повседневной жизни. А.Л. Баталов и Л.А. Беляев называют эту традицию «жизнью с мертвыми»: «Не только знатный, но и рядовой горожанин Средневековья жил вместе со своими усопшими в буквальном смысле слова: приходской храм с кладбищем обычно не слишком далеко отстоял от дома. Каждое его посещение было не только “визитом к покойным родственникам и согражданам”. Это было подлинное христианское воссоединение живых с усопшими, членами христианской Церкви в ходе службы»^{680}. Ему способствовали и литургическое поминание усопших, и особые обряды, связанные с посещением кладбищ.

«Пев над ним и в гроб положив»

Погребальный обряд и церковная служба при похоронах совершались по-разному в зависимости от статуса умершего — мирянина, священника, монаха, архиерея. Существовали особые чины погребения младенцев, а также погребения мирян в Светлую седмицу (Пасхальную неделю)^{681}. Наиболее раннее описание похоронного обряда содержится в грамоте митрополита Киприана: «Мирянина попа погрести сице: измыв его и в срачицу нову облек и в свиту, також и в стихарь и петрахиль и фелонь, лице же и главу покрыв завесом, и тако пев над ним и в гроб положив… та же дьску поставивше, засыпуют, якоже всякого мертвеца»^{682}.

Сходный обряд отражен и в Псалтыри Троицесер-гиева монастыря конца XV века: «Аще ли мирянин, простец, по умовении водою в срачицу, и в саван с наголо-вием и свиют и укроем и по челу обяжут рубом хрестьци нашиваны, а на ногах копытца и калиги[24]. Також и жены погребаются». При похоронах священника «омывают его водою, и облекут и в срачицу и в сукняную свиту таж стихар и петрахил, и фелон, а на ногах копытца и калиги»^{683}. Аналогичный порядок описан в Кормчей Балашова (XVI век).