Повседневная жизнь средневековой Москвы

Скудельницы, или убогие дома, существовали и в обычное время. Они служили местом погребения неопознанных трупов, бродяг, самоубийц, иногда, возможно, иноземцев. Обычно над ямами, в которых складывались трупы, ставились деревянные сооружения с крестом наверху, а сами ямы оставались открытыми до Семика (четверга седьмой недели по Пасхе, а по древним языческим представлениям — Русальей недели). В Семик горожане шли со свечами крестным ходом «провожать скудельницу». Священники служили общую панихиду по умершим, и братская могила засыпалась (иногда перед этим трупы извлекались, омывались, заворачивались в саваны и погребались в отдельных гробах). Тут же выкапывалась новая яма. Затем справлялась поминальная трапеза; блины, пироги и другие яства раздавались нищим. Связь Семика с древними языческими праздниками была очевидна уже для первого исследователя этого явления И.М. Снегирева. В Новгороде (1636) народ устраивал у убогих домов в Семик «позорища», «многонародныи зело безчинства, полны и убиства». В то же время обычай братского соучастия в погребении и поминовании «убогих» мертвецов был близок к раннехристианской традиции с ее утрированной заботой о телах единоверцев^{655}.

В Москве начала XVII века известны убогие дома при Варсонофьевском монастыре (вернее будет назвать этот некрополь убогим кладбищем, поскольку скудельницей как таковой он, по-видимому, не являлся — в 1605 году здесь похоронили Бориса Годунова и его семью), за Серпуховскими и Петровскими воротами, при Покровском монастыре. Неоднократно упоминаются убогие дома и во второй половине XVII века — при деревянной церкви Воскресения Лазаря в Марьиной Роще, у Немецкого кладбища; при церкви Иоанна Воина на Божедомке; возможно, при Андреевском монастыре. Названия церквей Пречистенского сорока — Спаса Нерукотворного Божедомская, Пятница Божедомская и др. — свидетельствуют о их связи с убогими домами^{656}.

В 1732 году указом епархиального управления убогий дом при церкви Иоанна Воина был переведен в Марьину Рощу. Приходскому священнику предписывалось «новоопределенной анбар, которой от сея Воздвиженской церкви перенесен и поставлен в поле на новых ямах для кладбища человеческих мертвых тел убогих, телес ведать и смотреть, и ключ анбарный держать и присланные из разных приказов человеческие мертвые телеса в анбаре класть и по вся лета в четверток седьмыя недели по Пасце в погребение мертвых телес поминовение чинить тебе попу»^{657}. Запрещение хоронить при убогих домах вышло в 1771 году, однако прекратилась эта практика только в конце XVIII века.

Во время эпидемии чумы, охватившей Москву в 1656 году умерших хоронили в ямах при церквях и за заборами церковных кладбищ. В связи с переполненностью московских погостов 22 января 1657 года вышел указ переписывать и обмерять «церкви и кладбища и церковные земли, на церковных землях дворы, и кто тех кладбищенских и церковных земель к своим дворам и огородам принели, и кто близко тех церковных земель и кладбищ живет». Большинство кладбищ переписчики охарактеризовали как тесные и лишь к некоторым было применено определение «кладбище пространно». При многих церквях существовали по два кладбища — старое и новое (вероятно, возникновение последних связано с эпидемией). При этом старое, заполненное, огораживалось забором «наглухо», новое — надолбами «изредка» или «частиком». Земский приказ предпринял меры к благоустройству территорий кладбищ в Кремле и Китай-городе. При кремлевских церквях было запрещено хоронить, а кладбища Китайгородских церквей были расширены за счет дворов священнослужителей и соседних домовладений^{658}.

Комплекс обрядов и поверий, сопровождавших процесс захоронения, существование некрополя и сохранение памяти об умерших, прошел в России долгую эволюцию. В представлениях древних славян кладбище являлось священным местом, что было связано с культом предков. Связь умерших с землей воспринималась как одно из условий ее плодородия; таким образом, предки помогали потомкам. С принятием христианства почитание некрополя еще усилилось: само захоронение христианских тел, погребенных вплоть до Страшного суда, придавало ему значение священной территории. «Кладбищ для погребения тел они не освящают, ибо говорят, что земля сама освящается помазанными и освященными телами, а не тела землей», — пишет Герберштейн^{659}. При этом православная погребальная традиция вобрала в себя значительное число дохристианских верований и обрядов.

Таковым, например, было представление о нечистых («заложных») мертвецах, погребение которых на общем кладбище может принести несчастья живущим. Нечистыми считались скончавшиеся не по-христиански — без предсмертной исповеди и причастия: самоубийцы, казненные преступники, умершие от пьянства и другие покойники, смерть которых не была естественной.