Читаем Повседневная жизнь Стамбула в эпоху Сулеймана Великолепного полностью

Европейцы — в зависимости от того, одобряли ли они или порицали турецкую политику, — представляли султанов то в образе добродетельных персон, во всех отношениях достойных уважения, то, напротив, как жестоких чудовищ. Любопытно, например, сопоставить почти идиллический портрет султана пера Бусбека {142}с уничижительной и злобной характеристикой, которую оставил потомкам Мишель Бодье {143}. Все дошедшие до нас описания пристрастны, а потому нуждаются в исторической и редакционной правке.

Конечно, именно Сулейман Великолепный — самая выдающаяся личность в турецкой истории XVI века. Фламандец Ожье Гислэн де Бусбек, который в качестве посланника австрийского императора Фердинанда имел у султана аудиенции, дает ему следующий словесный портрет: «Не сомневаюсь, вам любопытно узнать, что за человек этот султан. Этот государь преклонного возраста внешне, своим лицом и фигурой, вполне отвечает достоинству столь великой империи. О нем говорят, что он всегда был благоразумен и мудр, даже в юности, когда туркам позволено кое в чем грешить, не навлекая на себя серьезных порицаний. Его молодые годы не были запятнаны ни пьянством, ни любовью к мальчикам, хотя турки на оба эти порока смотрят как на обычные, даже простительные услады. Самые злые его враги могут поставить ему в упрек разве лишь то, что он слишком привязан к своей жене и потому нередко становится жертвой ее хитростей и притворства: так, якобы по ее наговору он велел умертвить своего старшего сына Мустафу. Итак, самую большую его ошибку молва приписывает чарам султанши. Всем известно, что после законного брака с ней он ни разу не делил ложа ни с одной из своих наложниц, хотя это вовсе и не возбраняется законом, которому он следует, надо сказать, без малейших отступлений. Точно так же он с не меньшей страстью, чем к расширению своей Империи, относится ко всем тонкостям придворного церемониала. Его здоровью в его-то годы можно было бы и позавидовать, если бы не болезненный цвет лица, который выдает тайный недуг — опасную язву на его бедре, как многие считают. Этот государь стремится свою нездоровую бледность скрыть под слоем румян — по крайней мере, тогда, когда иностранный посол является к нему на прощальную аудиенцию, прежде чем покинуть страну. Его Высочество (именно так! — Ф. Н.), как видно, полагает, что для его репутации весьма важно, чтобы о его здоровье составилось хорошее мнение — иначе иностранцы не будут его бояться. Вот почему, когда я прибыл к нему с прощальным визитом, он выглядел гораздо лучше, чем в первую нашу встречу».

Этот портрет может быть дополнен описанием другого путешественника, Антуана Жефруа: «…Упомянутый король Сулейман в настоящее время выглядит лет на пятьдесят или около того. Он — высокого роста, мелкокостный, худой и непропорционально сложенный; лицо — сильно загоревшее; голова — обрита так, как это делают все турки, то есть оставлен лишь чуб, свисающий с макушки; делается же это для того, чтобы на голове лучше сидел тюрбан, обычно белого цвета и изготовленный из полотняной ткани. У него высокий и широкий лоб, большие черные глаза, большой орлиный нос, длинные рыжие усы, подбородок, постриженный ножницами, но не выбритый. Он меланхоличен и желчен, молчалив и мало смеется. Довольно грузен и неловок, не склонен к телесным упражнениям. Впрочем, имеет репутацию человека добродетельного, доброго по отношению к своим близким, чтящего свой закон (то есть шариат. — Ф. Н.), умеренного в своих потребностях, любящего мир и тишину более, чем кто-либо из его предшественников (что турки ставят ему в вину, подозревая его в малодушии). Его считают мягким и человечным, дорожащим своим словом и всегда исполняющим обещания, легко прощающим тех, кто его обидел. Его любимое времяпрепровождение — чтение книг по философии и праву. В законах он знает толк, да так, что его муфтий ничему больше не может его научить. Он не слишком щедр, а по сравнению с его предшественниками скорее скуп. Он позволяет руководить собою тем, кого любит и кому верит, хотя порой бывает и упрямым, и упорным. Три раза в неделю ему читают истории из жизни его предков и предшественников, в сочинениях такого рода он не терпит ни лжи, ни лести, но требует, чтобы там была одна незамутненная правда». Портрет поучительный и к тому же достойный столь великого государя!

Перейти на страницу:

Похожие книги

Эра Меркурия
Эра Меркурия

«Современная эра - еврейская эра, а двадцатый век - еврейский век», утверждает автор. Книга известного историка, профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина объясняет причины поразительного успеха и уникальной уязвимости евреев в современном мире; рассматривает марксизм и фрейдизм как попытки решения еврейского вопроса; анализирует превращение геноцида евреев во всемирный символ абсолютного зла; прослеживает историю еврейской революции в недрах революции русской и описывает три паломничества, последовавших за распадом российской черты оседлости и олицетворяющих три пути развития современного общества: в Соединенные Штаты, оплот бескомпромиссного либерализма; в Палестину, Землю Обетованную радикального национализма; в города СССР, свободные и от либерализма, и от племенной исключительности. Значительная часть книги посвящена советскому выбору - выбору, который начался с наибольшего успеха и обернулся наибольшим разочарованием.Эксцентричная книга, которая приводит в восхищение и порой в сладостную ярость... Почти на каждой странице — поразительные факты и интерпретации... Книга Слёзкина — одна из самых оригинальных и интеллектуально провоцирующих книг о еврейской культуре за многие годы.Publishers WeeklyНайти бесстрашную, оригинальную, крупномасштабную историческую работу в наш век узкой специализации - не просто замечательное событие. Это почти сенсация. Именно такова книга профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина...Los Angeles TimesВажная, провоцирующая и блестящая книга... Она поражает невероятной эрудицией, литературным изяществом и, самое главное, большими идеями.The Jewish Journal (Los Angeles)

Юрий Львович Слёзкин

Культурология