Директор мужской гимназии Н-в, являясь противником проникновения в среднюю школу «кухаркиных детей», открыто выражает эту свою тенденцию и, донимая своих учеников, разоряет непроизводительными расходами, старается выжить из гимназии всех менее обеспеченных учеников. На днях к одному из них приехала мать, простая крестьянка. Ученик был на уроке, и вызвать его, конечно, не разрешили. Директор же, узнав, кто она такая, стал разговаривать с ней; причем упрекал ее за то, что она сдала сынка в гимназию, говоря, что здесь ему не место и что, по ее состоянию, достаточно бы сдать его в городское училище. Бедная женщина, конечно, была смущена такими рассуждениями. А как должно это отозваться на самочувствии самого ученика? В разговоре со мной Н-в также выражал свое недовольство демократическим составом учениц гимназии, развивая ту мысль, что дети из неинтеллигентных сомой неспособны к какой-либо культуре. А с каким презрением он изрекал иногда, в бытность свою у нас в гимназии, при рассмотрении прошения какого-то бедного родителя: «Ответьте этому мещанину…». С такой точки зрения вся деятельность разных благотворительных обществ, помогающих учащимся действительно, не что иное как преступление. Ведь задача их в том и состоит, чтобы поддержать демократический элемент средне-учебных заведений. Долго ли будет еще держаться этот взгляд на культуру как на дело чисто барское?
Местные «союзники», со вступлением в их число такого энергичного деятеля, как Б-ский, почувствовали себя смелее и ударились в активную, даже боевую политику. На днях председатель родительского комитета Л-ский, избранный в городские головы, получил анонимное письмо от какой-то местной «народной расправы», угрожающее ему и сто имуществу «судом Линча», если он не откажется от звания городского головы.
Теперь того же остается ждать и нам, педагогам, против которых наш председатель ведет и устно и через печать самую возмутительную травлю.
Экзамены теперь в полном ходу, но только в VII и VIII классах. В остальных же классах идет еще учение. С наибольшей охотой занимаюсь я в V классе. Тяжелый инцидент с А-вой теперь уже сгладился, и сама она относится ко мне, по-видимому, без всякой враждебности. Остальные же ученицы и раньше относились ко мне хорошо. Но особенно оживляют наши уроки несколько бойких и умных девочек, которые — благодаря той слабой дисциплине, которая царит у меня в этом классе, — чувствуют себя свободно, не выходя, впрочем, из границ благопристойности. Составляем характеристику какого-нибудь литературного героя. Одна ученица «отвечает» и указывает его характерные черты. Другие (чаще всего З-на) возражают с мест, что той или другой черты у него нет. Я обращаюсь к оппонентке и прошу изложить, почему она не соглашается с той характеристикой, какая дается. Та приводит свои доказательства. Другие ей возражают. Я прошу не говорить голословно и тоже доказать свое положение. Происходят небольшие трения. Урок оживляется. Начинает работать самостоятельная мысль. Ученицы привыкают публично высказываться и доказывать свои мысли. Таким образом, сами ученицы содействуют тому, что складывается некоторое подобие литературных бесед, ввести которые я уже давно собираюсь. Если я останусь здесь и на будущий год, надо будет воспользоваться подходящим составом класса и осуществить такие беседы в какой-нибудь более упорядоченной форме. Но при всех таких опытах, конечно, необходимо, чтобы за плечами не стояло такого «начальника», как наш Б-ский, стремящийся только «тащить и не пущать».
Сегодня у нас в городе был «праздник белого цветка». В нашей гимназии продавщицы беспрепятственно продавали цветки, т<ак> к<ак> Б-ского не было (он и Ч-ва опять не ходят). Когда же пришли продавать в мужскую гимназию, директор Н-в не пустил их, заявив: «Все это глупости! Я никакого предписания начальства об этом не получал».