Сегодня раздаются четвертные свидетельства, и среди учениц то и дело видать заплаканные физиономии. На уроке французского языка пятиклассницы стали говорить учительнице, что многим из них сбавлено поведение и все это из-за меня. Я был очень удивлен, кто мог передать им мои вчерашние разговоры на совете в таком неправильном освещении и думал было уже на свою «приятельницу» В-ву, но, как потом оказалось, передала им это другая классная дама — М-ва, с которой у меня было столкновение еще в прошлом году из-за ее крайней нетактичности. Таким образом, классные дамы вместо того, чтобы содействовать учителям хотя бы со стороны внешнего порядка, только мешают этому и стараются поссорить учителя и учениц, не останавливаясь даже перед клеветой.
На уроке в VII классе, когда я спрашивал учениц, стоял шум и разговоры; поэтому, когда спрошенная мной на вопрос ученица Т-ва что-то ответила, я не расслышал и переспросил ее. Но та вдруг обиделась на мое невнимание и с обычным для нее упрямством заявила, что она уже сказала и больше повторять не станет. Я посадил ее и только заметил, что эта «выходка довольно глупая». Жаль, что я не сдержал себя и не ответил на ее выходку более рассудительно. Можно бы указать, что когда только что спрошенная перед ней ученица также не слыхала моего вопроса, я только рассмеялся и повторил «ной вопрос. Спокойным отношением скорее бы можно вызвать в ней сознание некорректности ее поступка.
Надзиратели и педагоги
На совете классные дамы жаловались на поведение IV класса, который так безобразничает, что учитель пения принужден был даже сбежать с урока. Классная наставница (учительница географии) решила проверить, насколько справедливы эти нападки на ее класс, и стала сама присутствовать на уроках пения. Ученицы ведут себя при ней образцово. Таким образом, и здесь корень зла оказался опять в самих же классных дамах, которые совершенно не способны сдерживать учениц, в результате чего попадает в неприятное положение учитель, а ученицам приходится сбавлять за поведение.
Сегодня, когда я пришел на урок методики русского языка в VIII класс, ученицы стали категорически заявлять, что урок такой трудный, что они его совершенно не могли понять и отвечать не будут (задано было прочесть по методике Тихомирова о преподавании грамматики в школе). Возражения их были совершенно неосновательны, и я стал говорить в довольно резком и взволнованном тоне, что здесь дело вовсе не в трудности урока, так как методика весьма популярная и ею пользуются целые поколения школьных учителей. Л-я перебивает, что, значит, эта методика устарела. Я прошу указать (конечно без результата), в чем именно, и говорю, что раз они не в состоянии понять даже такой книги, то, значит, не могут быть и учительницами, не могут учиться и на высших курсах, где необходимо понимать гораздо более серьезные книги и где профессора не будут «разжевывать» каждый урок, как в гимназии. Вообще, по-моему, дело тут вовсе не в трудности, а в том, что они до такой степени заленились, что не способны справиться даже с таким легким уроком. Спрошенная мной после этого ученица отказалась отвечать, т<ак> к<ак> «не поняла урока», и я поставил ей 1. Две же другие ученицы, которых я спросил, ответили на 4 и 5, хотя это девицы отнюдь не выдающиеся по своим способностям. Таким образом, весь этот «бунт» оказался поднятым именно несколькими особа ми, которые или совсем не читали урока, или прочли только один раз (как и созналась получившая 1 Л-на). Поэтому, когда после рассказа всего урока ученицами, я обратился к классу с просьбой указать, что же именно тут непонятно, никто ничего не мог сказать, а по поводу заявления об «устарелости» учебника Л-я стала даже выпутываться, что она не в том смысле это сказала, как я понял, хотя смысл был вполне определенный. Вообще же к концу урока и я, и ученицы успокоились. Но никакого сознания собственной вины у них все-таки не было заметно. По-видимому, все, что происходит в гимназии, для них вещь второстепенная, а то или иное отношение к учителю, хотя бы даже и оскорбительное для него, считается чем-то совершенно неважным и неинтересным.