Повседневная жизнь Тайной канцелярии

Но очевидно, что поощрение доносов, в том числе анонимных, таило опасность: в период перестройки государственного аппарата его могла захлестнуть волна устных и письменных обращений, разобрать которые по существу не хватало сил. Поэтому очередной собственноручный указ Петра от 25 января 1715 года выразил разочарование царя – большинство посланий не соответствовало его ожиданиям: «воровские и раскольнические» письма были наполнены различными «измышлениями» и неуместной критикой властей, а авторы истинных важных доношений так и не решались явиться за наградой. Отныне предписывалось найденные подметные письма сжигать, не вскрывая.

Однако при этом указ убеждал: «Нет в доношениях никакой опасности» – и указывал достойные примеры для подражания – царских фискалов, успешно доносивших «не точию на подлых, но и на самыя знатныя лица без всякой боязни». Подданным ставились в пример также не состоявшие на фискальской службе доносители, каковым «милость многим явно показана, а именно Ларивону Елизарьеву и Силину за донос на Цыклера и Сакавнина».

Так были озвучены на всю страну имена примерных подданных. Стрелецкий командир (пятисотенный личной царской охраны – Стремянного полка) Ларион Елизарьев был когда-то доверенным лицом близкого к царевне Софье начальника Стрелецкого приказа Федора Шакловитого. Но августовской ночью 1689 года именно он отправил двух своих приятелей в Преображенское с сообщением, что Софья и Шакловитый собирают стрельцов для нападения на резиденцию Петра. Показания Елизарьева и его шестерых товарищей о планах убийства «ближних людей» царя (Б. А. Голицына и Нарышкиных) и предполагаемом смещении патриарха стали основанием для розыска, через месяц приведшего Шакловитого и его приближенных на плаху. Именно эта семерка стрельцов получила не только огромную награду – по тысяче рублей каждому, но и право «быть в иных чинех, в каких они похотят».[191] Действия Лариона Елизарьева привели к одному из первых дворцовых переворотов в истории России; хотя не исключено, что они являлись не наивными служаками, а провокаторами, подтолкнувшими Петра I к активным действиям. Документы следствия по делу Шакловитого показывают, что нападение на Преображенское в ту ночь не предполагалось – более того, московские власти сами боялись прибытия «потешных» петровских войск.[192]

Елизарьев отличился еще раз через восемь лет, когда разузнал о подготовке нового покушения на царя полковником «из кормовых иноземцев» Иваном Цыклером, дослужившимся до чина думного дворянина, и окольничим Алексеем Прокофьевичем Соковниным. Неудачи служебной карьеры и недовольство задевающими «боярскую честь» распоряжениями Петра свели вместе на эшафоте выслужившегося немца, родного брата знаменитой боярыни Морозовой, стрелецких командиров и донских казаков. В этом кругу свободно обсуждали планы убийства царя: «Можно им государя убить, потому что ездит он один, и на пожаре бывает малолюдством, и около посольского двора ездит одиночеством». Сам Цыклер предлагал своему пятидесятнику Силину «изрезать его ножей в пять». Заговорщики намечали «выборы» собственных кандидатов на престол (бояр А. С. Шеина и Б. П. Шереметева) и рассчитывали на поддержку стрельцов и казаков. До покушения, однако, дело не дошло – Елизарьев успел предупредить раньше.[193] За новый донос стрельца пожаловали в дьяки и поставили заведовать Житным двором, а все виновные после пыток были публично казнены.

В указе 1715 года Петр I подтвердил готовность лично принимать доносы во дворце и расписал процедуру их подачи: «Кто истинной христианин и верный слуга своему государю и отечеству, ‹…› без всякого сумнения может явно доносить словесно и письменно ‹…› самому государю, или пришед ко двору его царского величества, объявить караульному сержанту, что он имеет нужное доношение, а имянно о следующих: 1) о каком злом умысле против персоны его величества или измены, 2) о возмущении или бунте, 3) о похищении казны». Обо всех других делах предлагалось «доносить, кому те дела вручены, ‹…› а писем не подметывать».[194]

Впоследствии царь так же находил время для совершенствования системы доношений. Указ 19 января 1718 года (как раз во время начала масштабного следствия по делу царевича Алексея) выражал неудовольствие несознательностью подданных, норовивших подать «мимо караульных офицеров» в руки его величества всякие «бездельные» просьбы и жалобы. Петр терпеливо объяснял: подавать ему доносы (а не подкидывать подметные письма) нужно – но только через офицеров и исключительно по «первым двум пунктам»; по третьему же пункту (о «похищении казны») следовало обращаться к одному из самых честных следователей того времени – майору гвардии Герасиму Кошелеву.[195] Борьба с «наглыми хищениями» не стала для царя менее актуальной – скорее, наоборот; но размах подобных злоупотреблений был таков, что держать следствие по всем таким делам на личном контроле он уже не мог.