Повседневная жизнь Тайной канцелярии

Некоторое послабление было сделано только для уездной глубинки, но и эти возможные проволочки при доносе Сенат не оставил без внимания, разъяснив своим указом: «Ежели кто, сведав в уезде, а станет доносить упустя время, таких спрашивать, для чего они вскорости не доносили; и буде станут сказывать, что не доносили за дальным расстоянием, или за каким от кого препятствием, о том рассматривать и свидетельствовать, как о расстоянии дальности места, так и о препятствии. И буде то замедление учинилось не от него, а по расстоянию места, или за каким препятствием прежде того доносить было ему не можно: то по тем их доношениям чинить, как о том в 1-м пункте напечатано. А буде по свидетельству и по рассуждению явится, что препятствия к доношению никакого не было, и по расстоянию места доносить было прежде можно: о таких освидетельствовав подлинно, писать в Сенат; а их, до получения указа, держать под караулом».

Сенаторы предусмотрели также вариант, когда вполне благонамеренный человек «про такое великое дело сам не ведал, и другие ему не сказывали, а слышал от кого либо посторонним образом под каким сомнением, и доказать не мог, для того и не доносил: таких смертию не казнить, а обыскав о том подлинно, писать в Сенат».[207] На практике строгий закон приводил к своеобразному соревнованию – кто успеет донести раньше. Так, в октябре 1751 года солдат Ингерманландского полка Андрей Иванов, лежа в дворцовой караульне, случайно услышал «партикулярной разговор» двух писарей – Андрея Расторгуева и Ивана Чернышева, сокрушавшихся: «Напрасно де мы не донесли на содержащегося в том дежурстве гусарского полку капрала князь Елисея Жендиерова». Князь повеселил однополчан историей, случившейся в маскараде: «Как государыня изволила быть в маске, то де оной гусар, подбежав к государыне блиско, и показал ей кукиш, и сам де ис покоев ушел и где девался, неизвестно». Но пока писари рассуждали, стоило ли доносить (дело-то было пустяковым), солдатик успел донести первым и самым «пристойным образом».[208]

Новые обстоятельства создавали новые поводы для доноса. При Анне Иоанновне случились грандиозные пожары в Москве и Петербурге. Было объявлено о награде за сообщения о «зажигательстве» и, соответственно, о наказании за недонесение. Сенатский указ 27 июля 1740 года доводил до сведения подданных участь, постигшую солдатскую «женку» Стефаниду Козьмину, не только «ведавшую» о поджигателях, но и мародерствовавшую – тащившую с пожара «краденые пожитки»: вместе с основными виновниками катаклизма она лишилась головы.[209] Как только при Елизавете Петровне повысили косвенные налоги на казенные соль и вино, последовали указы о необходимости доносить на «корчемников» и незаконных продавцов соли и табака.[210] Тогда же стала востребованной информация о взяточниках (стали больше брать?) и незаконном врачевании без санкции Медицинской канцелярии (появилось больше врачей?); развитие международной торговли стимулировало сообщения о контрабандистах.[211] Проведение новых переписей-ревизий заставило вспомнить о доносах на «утайщиков» крепостных душ.[212] Через несколько лет после введения в России бумажных денег Екатерина II призвала подданных доносить на подделывателей ассигнаций, оказавшихся весьма несовершенными в смысле защиты от подобных преступлений.[213]

По-прежнему практиковались поощрения и обнародования «образцовых» доношений; один из указов 1739 года ставил в пример донесшую на мужа жену, за что ей и досталось 100 душ из подлежащего конфискации имения.[214] Анна Иоанновна, по примеру дяди, обещала «милость и награждение» за справедливый извет. Елизавета Петровна даже обещала крепостным свободу за «правый» донос на помещиков, укрывавших своих крестьян от ревизии.[215]

Манифест 1762 года об упразднении Тайной канцелярии доноса не отменял, но требовал от местного начальства доносителя «увещевать, не напрасно ли, или не по злобе ли и мщению на кого затеял? а когда и при всем увещевании доноситель не отречется от своего доноса, тогда посадить его на два дня под крепкий караул, и не давать ни питья, ни пищи, но оставить ему все сие время на размышление, по прошествию же сих дней, паки спрашивать со увещеванием, истинен ли его донос, и не затеял ли напрасно, и буде и тогда утвердится, а дело действительно касается до первых двух пунктов, в таком случае доносителя под крепким караулом отсылать, буде близко от Санктпетербурга или Москвы, то в Сенат или Сенатскую контору, буде же нет, то в ближайшую губернскую канцелярию». Такая процедура, по мнению законодателя, должна была гарантировать подлинность доноса. Хорошо еще, что отныне власть разрешала «того или тех, на кого он (доносчик. – И. К., Е. Н.) без свидетелей и письменных докозательств доносит, под караул не брать, ниже подозрительными не почитать до того времени, пока дело в вышнем месте надлежаще рассмотрено будет, а об тех, на кого донесено, указ воспоследует».