Повседневная жизнь в эпоху Людовика Святого

Современники, чуткие к этим переменам, со времен Людовика Святого не обходили их молчанием — прежде всего с тем чтобы посетовать на них. Они указывали и на другие, довольно любопытные изменения. Действительно, в XIII в.[354] распространилось представление, отмеченное еще в XII в.[355], об определенном упадке общества, выражающемся в порче нравов, которая приводит к смешению классов. Один поэт на эту тему написал «сказ», озаглавив его: «Откуда берутся изменники и дурные люди»[356]. Он исходит из того, представляя это как бесспорный факт, что развратность мужей и жен испортила семьи: распутство мужчины, предосудительное и само по себе, повлекло за собой, как объясняет он, неверность женщины, которая стала отдаваться первому встречному «pautonnier»; в результате на свет появились сыновья матерей-прелюбодеек, несмотря на свой официальный статус шалопаи столь же гнусные, как и отцы, породившие их. Эти якобы дети высокопоставленных мужей или рыцарей имеют не больше прав претендовать на подлинную знатность, чем мулы. Можно усомниться, что подобное зло было столь тяжким и имело столь всеобъемлющий характер, как представлялось труверу; но вполне вероятно, что развитие городов, вследствие которого контактов между людьми разного происхождения становилось все больше, приводило в том числе и к перемешиванию классов, и к распущенности, вредной для здоровья общества.

Социальная иерархия в деревне включала достаточно много степеней — от сеньора к рыцарю, от рыцаря к вавассору, от вавассора к сельскому богачу, — чтобы классовые различия не всегда ощущались как резкие. Тексты иногда упоминают знатных девушек, которых выдавали за зажиточных крестьян. Но во время, когда происходили все эти сдвиги, здесь, как и в городе, низшие классы, оставаясь строго в вассальном положении, начинали оказывать глухое сопротивление социальным силам, господствующим над ними.

Это никоим образом не выливалось в насильственные движения, и видеть здесь следует лишь предвестие зарождающихся конфликтов, раздоров, которые вспыхнут лишь позже. Но ряд других обстоятельств в то время привел к разногласиям, проявившимся сразу и более острым.

Нищета никогда не оказывает умиротворяющего воздействия наумы. Магнаты, сеньоры и обеспеченные бюргеры жили на широкую ногу, а бедняки страдали, и их было много. Ряд признаков показывает, что общество в то время еще не обрело равновесия, которое бы удовлетворяло всех. Жизнь при хозяине — это рабство, но в определенной мере и защищенность: от дома богача можно кормиться. Напротив, вольноотпущенник, который отныне может рассчитывать лишь на самого себя и собственные умения, чтобы обеспечить свое существование, вынужден искать оплачиваемую работу; так вот, найти применение своим силам он мог не всегда, а если и находил, то не обязательно по душе.

Благотворительных и содействующих организаций было недостаточно, чтобы помочь всем несчастным, страдающим от болезней и лишений.

В Париже было полдюжины больниц или богаделен, где паломники, старики, бедные и больные получали прибежище или заботу: больница Сент-Авуа, основанная в 1288 г. недалеко от ворот Тампль, для проживания сорока бедных вдов; больница Сен-Жерве, основанная в 1171 г., для размещения проезжих; больница Сен-Жак, основанная в 1183 г. И предназначенная для паломников; больница Ла-Трините, на углу улиц Сен-Дени и Гренета, которая, открывшись как больница для бедных, в XIII в. уже принимала только паломников; больница Трехсот, основанная Людовиком Святым около 1260 г. для размещения трехсот слепых; наконец, Отель-Дье[357].

Но, похоже, эти заведения не удовлетворяли всех нужд, притом средства на их содержание поступали нерегулярно. Слепые из больницы Трехсот ходили по улицам, во все горло прося подаяния. Даже Отель-Дье, где о больных заботились и который был самым значительным из благотворительных учреждений, существовал за счет даров или пожертвований, твердо рассчитывать на которые было трудно. К нему проявляли интерес короли: рассказывают, что когда старший сын Людовика Толстого погиб, упав с лошади, которая споткнулась о бродячую свинью, было приказано, чтобы каждую свинью, обнаруженную на улицах, сержанты Шатле убивали, а мясо отдавали в Отель-Дье; в ту же больницу передавали использованную солому из королевских апартаментов; Людовик Святой освободил от дорожной пошлины съестные припасы для больных, которые здесь лечились, а Филипп Красивый ежегодно жаловал этой больнице триста тележек дров, нарубленных в его лесах. Деятельность этого заведения поддерживали и цехи: прибыль от торговли в единственной лавке золотых дел мастеров, открытой каждое воскресенье, шла на то, чтобы на Пасху давать обед для больных Отель-Дье; суконщики, когда их братство собиралось на пир, посылали тем же больным хлеба, вина и мяса; иногда эти больные получали и продукты, отнятые в соответствии с уставными требованиями у некоторых купцов. Но сама природа этих даров или передач свидетельствует, что обойтись без них было трудно.