Повседневная жизнь в эпоху Людовика Святого

Гораздо больше было других улиц, менее значимых. Для повозок они были непроходимы, и двигаться по ним могли лишь всадники и пешеходы. Перед этими улицами часто ставились столбы, сужая вход и не допуская проезда экипажей, кроме разве что ручных носилок. Наконец, уличную сеть дополняли узкие проулки, рассчитанные только на пешеходов и уходившие вглубь кварталов. В проходы или во дворы выходили мастерские ремесленников, вдоль них тянулись деревянные или выстроенные из обломков камней лавчонки купцов.

На площадях, улицах и переулках поднимались и стены особняков сеньоров и богатых бюргеров, с редкими окнами, потому что большая часть окон и дверей выходила во внутренний двор этих зданий, где разбивался сад. Но в пространстве, не занятом этими строениями, пейзаж разнообразили многочисленные лавки с оригинальными и яркими вывесками, сообщавшими о производимых или продаваемых изделиях. И саму улицу оживляли крики ходивших по ней бродячих торговцев.

Квартал центрального рынка, где вдоль некоторых улиц: Бондарной (Тоннельри), Вертушки (Пируэтт), Мастеров Оловянной Посуды (Потье-д'Этен) и некоторых других — стояли дома, второй этаж которых опирался на портик из ряда круглых колонн, образовывавших галерею, в которой находились лавки купцов, и Гревская площадь, на которой отдельные дома тоже имели колоннады, были крупными центрами торговли. Но рынки, популярные у хозяек, устраивались также на многих других улицах и на многочисленных перекрестках, да и по самим улицам сновало множество людей, живших в городе или приехавших из деревни, которые тоже пытались чем-то торговать. Они предлагали и «выкликали» овощи и фрукты, рыбу и дичь, метлы и дрова, сборники гимнов и приправы. Одни продавали из мешка уголь или воду, шапки или мед, сальные свечи или обручи для бочек. Другие кричали, что зашивают котты, сюрко и шубы; что чинят мебель, скамьи, лари и ушаты; что скупают старое железо, старую обувь, старые сапоги; что драят оловянную посуду. Третьи по поручению трактирщика или банщика сообщали о подвозе вина или о том, что ванны нагрелись. В этой толпе мелькали всевозможные нищие. Слышались крики: «Хлеба для францисканцев! Хлеба для бедных узников! Хлеба для слепых с Гнилого поля». Здесь просили подаяния монахи всех нищенствующих орденов, постояльцы всех приютов, посланцы разных общин, не считая тех, кто попрошайничал по собственному почину.

Порой появлялся герольд, провозглашавший королевский указ; когда кто-то умирал, об этом оповещал клирик, звоня в колокольчик и крича: «Молитесь за душу такого-то!» Здесь же шлялись зеваки — начиная от крестьянина, у которого, пока тот таращился на статуи царей на фасаде собора Парижской Богоматери, срезали кошелек, и до кучек любопытных, собиравшихся на перекрестках вокруг поводыря животных, фокусника или жонглера.

Еще большее разнообразие этому зрелищу придавала многочисленность инородцев и провинциалов, прибывавших в город. В реестре тальи за 1292 год встречаются самые неожиданные имена. Возьмем наугад любую улицу, например, Железную: те, кто здесь жил и попал на учет, прибыли из самых разных краев, из Англии и Германии, Фландрии и Бургундии, Нормандии и Пикардии, Бретани и Лотарингии; они носили соответствующие имена, а порой для большей определенности добавляли к имени название города, откуда были родом, особенно если эти города тяготели к Парижу: Руан, Карантан, Этрепаньи, Мант, Вернон, Даммартен-ан-Гоэль, Гонесс, Монди-дье, Mo, Ланьи, Суассон, Корбей, Шартр, Мелён; разве что ломбардцы и южане не жили на Железной улице. Можно представить, к чему приводило такое скопление в одном месте уроженцев разных стран и провинций и какая возникала смесь нравов и языков, не говоря уже о многообразии физических и душевных особенностей обитателей улицы, о котором свидетельствуют прозвища, приведенные в той же описи: Амелина Причесанная (Ла Бьенпене), Перретта Смуглянка (Ла Морель), Изабо Лакомка (Ла Гурбод), Пьер Смешливый (Л'Анвуазье), Никола Открой-Глаз (Увр-Лей), Жан Который-пьет (Ки-Пи), Жан Которому-на-все-плевать (Ки-де-рьен-не-с'эсмуа), Ален Который-не-врет (Ки-не-ман).

Со своим населением более чем в двести тысяч жителей Париж, каким бы красивым, богатым, деятельным он ни был, еще не являлся всей Францией; он не был зеркалом, в котором отражалась вся нация. Здесь жил король, и на острове Сите стоял его дворец; но именно потому, что здесь жил он, никаких других дворов здесь не было — сеньоры обычно проживали в своих ленах, в своих замках, вне Парижа, далеко от Парижа. Город насчитывал много церквей и монастырей, но епископ здесь был только один — тут находилась резиденция викарного епископа Сансского. Город изобиловал купцами и ремесленниками, но коль скоро он был городом, и крупным городом, крестьяне бывали здесь только проездом, из любопытства или по каким-то временным делам.