Повседневная жизнь в замках Луары в эпоху Возрождения

27 ноября в час дня король пригласил некоторых депутатов от третьего сословия в комнату королевы-матери. В присутствии архиепископа Лионского и президента де Нейи король заверил собравшихся, что его воля направлена на облегчение участи подданных. Он намеревается заняться своей свитой и перейти «с широкой ноги на узкую». Если двух каплунов много, придется довольствоваться одним. Но уменьшить сумму ежегодных поступлений до уровня 1576 года означало бы разорить и его дом, и его государство, а также помешать ведению войны с еретиками.

Король предложил подняться к нему тех депутатов третьего сословия, которые остались во дворе замка, и повторил им эти слова. Он уточнил, что деньги, необходимые на ведение войны, не попадут в его казну, а будут переданы в руки мещан, назначенных Штатами, для того чтобы распоряжаться ими в соответствии с королевскими ордонансами. Он заверил, что оставшиеся деньги не потратит ни на крупные подарки, ни на безделицы, как делал раньше, что на душе у него тяжело, и он, дескать, глубоко раскаивается в прежнем своем поведении.

28 ноября Генрих III заявил Штатам, что, поскольку общий доход королевства составляет 9 миллионов экю, ему хватит трех миллионов на «поддержание его королевского достоинства». Два должны пойти на армии в Гийене и Дофине, а оставшиеся четыре — остаться в полном распоряжении Штатов «для выплаты рент, долгов и жалованья чиновникам, чтобы сохранить общественное доверие».

Провинции должны будут заниматься сбором податей, а их распределение должно пройти «через руки специально назначенных людей, не своих». Наконец, король запретил проводить новый сбор податей, пока Штаты не примут окончательного решения.

Уступки короля были встречены ропотом недовольства. С виду проявляя либеральность, король на деле не предусматривал никакого реального сокращения расходов. Бремя налогов не облегчалось. Не успели посланцы короля выйти, как депутаты третьего сословия проголосовали за исполнение их первоначальных решений. К этому постановлению, вынесенному на следующий день на голосование в двух палатах, присоединились духовенство и дворянство.

Итак, Штаты ответили Генриху III вызовом. Тут нечему удивляться, ведь большинство депутатов принадлежали к Лиге, а на скамьях каждого сословия сидели те, кто возглавлял парижский мятеж.

Политический ужин у купеческого прево

Герцог Гиз рассматривал это противостояние как победу, но жалел о том, что на голосование не ставилось решение о какой-либо поддержке его финансами. Вечером того же дня, когда предложения короля были отвергнуты Штатами, он присутствовал на ужине, устроенном Ла Шапель-Марто. Он пришел туда в сопровождении епископа Лионского, своего обычного оратора, сыгравшего большую роль на Генеральных Штатах 1576 года и с тех пор сделавшегося наперсником и преданным слугой лотарингских принцев. После ужина, на котором ни слова не было сказано о делах, герцог Гиз усадил всех депутатов и рассказал им о нищете короля в таких выражениях, что присутствовавшие весьма удивились. Герцог имел самые честолюбивые цели, но война была ему необходима; она помогла бы осуществить его замыслы и принесла бы славу, дав возможность сыграть главную роль: он надеялся на блестящую победу над опасным претендентом на трон, еретиком Генрихом Наваррским. Но депутаты стойко поддержали свой отказ во всех кредитах Короне.

Не желавший подрывать свой авторитет Гиз испугался, что зашел слишком далеко, и на следующее утро позвал к себе четырех депутатов, чтобы возобновить беседу. Без обиняков он заявил им, что единственно правильным решением, которое стоило принять, было удовлетворить короля в финансовом отношении, чтобы позволить ему вести войну.

Депутаты оставили герцогу так мало надежды, что он тотчас помчался в замок уговаривать короля сделать новые шаги.

Присутствие депутатов на «восходе короля»

Генрих III с покорностью последовал плану герцога и пригласил депутатов на свой церемониальный утренний туалет.

Он сказал, что его нельзя обвинять в расточительстве, так как у него нет ни су. К тому же один из тех, кому он раньше покровительствовал, Жуайез, с честью погиб в поединке, а другой, Эпернон, укрепился в Ла-Рошели вопреки воле короля. Продолжая свою речь, король начал одеваться, взял свое манто, прикрепил колье и заметил, «что никогда не был расточителен в одежде, так как носит тот же костюм вот уже в течение трех месяцев».

Бурные переговоры у короля