Повседневная жизнь Вены во времена Моцарта и Шуберта

Идя навстречу новым идеям и сознавая, что упрямо защищающий в эпоху Просвещения свои иллюзорные и отжившие привилегии абсолютизм устарел, Иосиф II хотел быть «современным» королем. Пораженный достижениями Петра Великого в России, он надеялся сравняться с ним в «реализме» и, предчувствуя неизбежность революции, догадывался, что она сможет оказаться эффективной и спасительной, только если придет сверху. Эта идея была широко распространена во франкмасонстве того времени, и это также было одной из причин того, что ложи в тот период объединяли многих выдающихся людей, посвятивших себя благу народа, в том числе людей искусства — таких, например, как Гёте и Моцарт, — а также крупных вельмож и даже монархов, ожидавших от этого движения обновления общества, подлинной революции, но революции, не нарушающей порядка, не прибегающей к жестокому свержению властителей и при этом руководимой элитой мыслящей Европы.

Идеальный «просвещенный самодержец» должен был окружать себя представителями всех классов, отбираемыми на основе правильно понимаемого демократизма, искренне преданными новым теориям и, самое главное, бескорыстными… Таким образом, объединение «лучших» на всех ступенях социальной лестницы путем кооптации, требовавшей «испытаний» вроде тех, что символически показаны в Волшебной флейте, должно было привести к постепенной революции под контролем той европейской, откровенно космополитичной элиты, которую являло собой франкмасонство.

Мария Терезия была слишком верна старой самодержавной Европе, чтобы разделять эти идеи, и запретила масонские ложи в своей империи, что, как можно догадаться, не мешало им тайно распространяться и объединять в своих рядах все большее число единомышленников. В венские ложи вступали такие известные люди, как Игнац фон Борн, оказавший сильное влияние на взгляды Моцарта.[11] Фон Борн охотно вербовал новых приверженцев, но мог делать это лишь с крайней осторожностью, так как этот ученый геолог, исповедовавший смелые взгляды на природу и на свойства металлов, слыл, кроме всего прочего, еретиком. Он написал памфлет под заглавием Монахология, направленный против религиозных орденов, и было известно, что он находился в близких отношениях с иллюминатами[12] Адама Вайсгаупта, к которым Церковь проявляла откровенную враждебность.

Франкмасонство и Церковь

Для более полного представления об умонастроениях в Вене в конце XVIII века необходимо напомнить о том, что, несмотря на искреннюю и горячую приверженность населения католицизму, авторитету Церкви и религиозным обрядам и вопреки наложенным императрицей запретам, франкмасонство получило огромное распространение. Что касается набожности венцев, то некоторые иностранные путешественники расценивали ее как вульгарный предрассудок. Как мы уже видели, таково, в частности, мнение прусского книготорговца Николаи, но он настолько враждебно настроен по отношению ко всему, происходящему в Австрии, что даже само это ожесточение может показаться подозрительным. Другие авторы считали, что большое число религиозных праздников, отмечавшихся в Вене, было не более чем предлогом для того, чтобы ничего не делать, а лишь праздновать и развлекаться; так думал и граф Фекете де Таланта, осуждавший чрезмерную любовь к удовольствиям, с которой он встретился во всех классах венского общества.

Жизнерадостностью, легкостью и доброжелательством венского характера объясняется и то, что паломничество к городским или деревенским святыням никогда не сопровождалось аскетической сдержанностью. Угрюмая, мрачная религия не была популярна, и в любви к Святой Деве и к другим святым, которых почитали и молили о помощи во время этих паломничеств, следует видеть наивное, почти детское доверие, такое же искреннее и трогательное, как доверие ребенка к своим родителям. Этот безыскусный, почти «свойский» характер австрийской религиозности был основой духовной жизни этого народа. Не следует забывать, что католицизм после Тридентского собора,^{6} влияние которого на искусство так обстоятельно описал Эмиль Маль, благоприятствовал этой «дружеской» набожности, этой непосредственности отношений между человеком и божеством. Трудно представить себе Австрию пуританской или янсенистской: свойственные этим системам взгляды были бы для нее крайне неестественны.