Повседневная жизнь женщины в Древнем Риме

Катон с пафосом усматривает в самой малой причастности женщин к политике возможность грандиозных последствий, сплавляет воедино женские требования и подрывную деятельность трибунов (отменить закон предложили двое трибунов): «Женщины затеяли бунт <…>; без сомнения в том вина должностных лиц; судить не берусь, ваша, трибуны, или — в даже еще большей мере — консулов. Ваша, трибуны, если вы возмутили женщин, чтобы поднять очередную смуту; наша, если ныне раскол в обществе, вызванный женщинами, вынудит нас принимать новые законы, как вынудила некогда сецессия плебеев». Это не мелкий вопрос, не вопрос о безделушках и тряпках, а принципиальный, политический. Катон противится всему, что хоть как-то похоже на прогресс, а в этом конкретном случае свобода, данная женщинам, означает покушение на государственную безопасность: «В любом деле стремятся они к свободе, а если говорить правду — к распущенности <…>. Едва станут они вровень с вами, как окажутся выше вас». С другой стороны, вся власть, которую имеют эти женщины, — власть влияния: ведь они не могут заседать в собраниях, вести обсуждение, голосовать; вся их власть заключается в мужчинах, которые согласны их слушать. Положение двусмысленное: мужчины прислушиваются к женщинам, и мнение женщин проходит. Но не надо заблуждаться. Трибуны, которых Катон считает бунтовщиками, предлагают нечто очень скромное: возврат к дорогим украшениям, но вовсе не ставят под вопрос мужскую гегемонию, ни на йоту не улучшают юридического положения женщин: «Государственные и жреческие должности, триумфы, гражданские и военные отличия, добыча, захваченная у врага, — всего этого женщины лишены. Украшения, уборы, наряды — вот чем могут они отличиться, вот что составляет их утешение и славу <…>. Пока ты жив, ни одна не выйдет из-под твоей руки (servitus muliebris), и не сами ли они ненавидят свободу, какую дает им вдовство и сиротство» [579]. Это дело ясно показывает образ мысли римлян и возможности политической жизни для римских женщин: не пользуясь ни малейшими политическими правами, они добились отмены закона. Остается надеяться, что они не были игрушкой какой-либо «партии».

Речь Гортензии с ростр

У истоков другого проявления женской и даже феминистической активности в 49 г. до н. э. также история, связанная с деньгами и драгоценностями. Чтобы получить средства на войну с убийцами Цезаря, триумвиры издали эдикт, обязывавший 1400 богатейших женщин Города оценить свое имущество и внести военную подать. Первая реакция напоминает предыдущий случай: обратиться к женщинам из окружения триумвиров, чтобы воспользоваться женским влиянием на мужчин. Когда же Фульвия, жена Марка Антония, выставила их за дверь, женщины в ярости направились на форум, и Гортензия произнесла речь с трибуны. На сей раз действие вышло прямым и ангажированным, к тому же уникальным: женщина произносит публичную речь, и ей это позволяют; попытка прогнать ее с помощью ликторов вызвала такое недовольство в толпе, что от этого пришлось отказаться. Мы видим, как много переменилось со 195 г.: женщины заставляют выслушать себя не в частных разговорах, а так, как слушали римских ораторов. Их представительнице в этом смысле было у кого учиться: это была дочь великого Гортензия, соперника Цицерона. Валерий Максим (VIII, 3, 3) говорит о ней благосклонно: «Тогда Квинт Гортензий [словно] воплотился в образе своей дочери и вдохновлял ее речь. И если бы его мужское потомство пожелало подражать силе [оратора], то [им следовало бы иметь в виду, что] наследие Гортензиева красноречия уже неотделимо от единственного выступления этой женщины»*.