Повседневный мир русской крестьянки периода поздней империи

Семейно-имущественные отношения в среде крестьянства были подчинены необходимости обеспечить функционирование крестьянского двора как хозяйственной единицы. Исходя из этой задачи, нормы обычного права русской деревни рассматривали семейное имущество как единое целое, игнорируя имущественные права отдельной личности. Это было следствием исторически сложившегося государственного подхода к крестьянской семье как к тягловой единице, где неделимая семейная собственность являлась главным условием благосостояния хозяйства и его платежеспособности. Государство стремилось закрепить семейный надел и необходимый сельскохозяйственный инвентарь в потомственной собственности всего крестьянского двора, лишая при этом права личной собственности как самого домохозяина (большака), так и отдельных членов семьи. Как пишет юрист Ф. Ф. Барыков, исследовавший порядок наследования в русской деревне, «крестьянское имущество есть общая принадлежность дома, семьи, находящаяся в заведовании домохозяина; отдельной личной собственности у членов семьи почти нет, и потому по смерти их наследство не открывается»^{209}.

Заведовал общесемейным имуществом большак, который извлекал из него доход и производил расходы на нужды всей семьи, но, как уже говорилось, обычай воспрещал домохозяину предпринимать важнейшие распорядительные действия без согласия всех взрослых членов семьи. Это ограничение преследовало цель не допустить разорения хозяйства. В случае неплатежеспособности двора сельское общество также ограничивало домохозяина в его действиях по распоряжению семейным имуществом^{210}.

Ни один из членов семьи не мог указать точно свою долю в собственности крестьянского двора, которую, пожалуй, можно даже определить как собственность артельного типа ввиду того, что во владение ею были включены не только родственники. но и другие работники (приемыши, зять-примак), ставшие членами семьи. В своих записках (1905 год) владелец имения в Орловской губернии сенатор Н. А. Хвостов так определял природу собственности крестьянской семьи: «В крестьянском самосознании имущество двора всегда понималось как принадлежащее всей семье. Иначе быть не могло. Весь уклад крестьянских семей, все порядки семейной жизни основаны на трудовом начале. Если дети будут знать, что у них нет никаких прав на общее имущество двора, то ни один из них не станет отдавать свой заработок отцу. Крестьянская семья — это рабочая артель, связанная кровными узами, мальчик с малых лет начинает зарабатывать для дома»^{211}.

Глава крестьянского двора зорко следил за тем. чтобы все денежные средства, получаемые членами семьи, шли в общую казну. С сыновей-отходников отец, отправляя их на заработки, брал обещание, что они каждую полученную копеечку будут отправлять домой. Если этого не происходило и сын не посыпал семье заработанных денег, отец мог лишить его доли наследства. В этом находил свое выражение принцип трудового участия каждого члена семьи в формировании артельной крестьянской собственности.

Крестьянки обладали достаточно широкими имущественными правами, что обеспечивалось их трудом в семье. Знаток обычного права Е. Т. Соловьев на основе изучения народного быта вынес однозначное суждение: «Обычай относительно бабьего добра ясно указывает на то, что русская женщина есть самостоятельная имущественная единица»^{212}.

По крестьянской традиции собственностью бабы признавалось ее приданое. Оно в сельском быту рассматривалось как награждение члена семьи, выходившего навсегда из ее состава. Содержание сундучка («коробьи») невест было схожим. Там находились платки, ситец, кружева, чулки. Приданое вкупе с «кладкой», то есть с вещами (реже деньгами), подаренными на свадьбе, считалось в деревне собственностью женщины и было для нее своеобразным страховым капиталом. Земский начальник А. Новиков замечал: «Почему у бабы страсть собирать холсты и поневы? Деньги всякий муж при случае отнимет, т. е. выбьет кнутом или ремнем, а холстов в большинстве случаев не трогают»^{213}.

На женскую собственность сельской традицией было наложено табу, она считалась неприкосновенной. «Даже в самые лютые периоды выбивания податей, когда в соседнем Ливенском уезде в начале 90-х годов полиция продавала хлеб из запасных магазинов, последних лошадей и коров, и даже где-то захватывала и продавала муку, данную от Красного Креста, то и там, при всей этой оргии, не слышно было, чтобы становые и урядники где-нибудь покусились на сундучки девочек-подростков», — отмечал в своих записках сенатор Н. А. Хвостов^{214}.

«Нажитая вне хозяйства», а в документах — «благоприобретенная» собственность женщины не могла входить в семейный раздел. Однако это не всегда учитывалось противной стороной. Так, крестьянская вдова Ирина Зорина в 1880 году подала жалобу на своего деверя, который после смерти брата отказался выдать вдове те самые «нажитые вне хозяйства» вещи и часть ее приданого. Волостной суд постановил: «…сказанные вещи выдать вдове Зориной, чтобы жить в отделе от деверя ее Прохора Степанова Зотова»^{215}.