Повстанцы

Девушка крепко сжала ему руку:

— Ах, Петрялис, чует мое сердце, придется еще слезами умыться.

— Ничего, Катрите, — утешал ее Пятрас. — Коли понадобится, все вынесем. Но уж никто нас с тобой не разлучит.

Она поглядела на него с благодарностью, укуталась в платок и распрощалась.

Уже темнело. В вечерних сумерках село еще больше приникло к земле, слилось в сплошную черно-серую полосу. На деревья садились запоздалые вороны, где-то скулила собака, где-то заблеяла овца, промычала корова, расплакался ребенок, в некоторых избушках засветились крохотные оконца. В хатах зажигали лучину, доедали оставшуюся с обеда картошку, ломоть хлеба, миску простокваши и собирались ко сну.

Гнетущая тишина охватила Шиленай после погожего, но тревожного весеннего дня.

VIII

До Пабярже Акелайтис добрался уже к вечеру. Подскакав к настоятельскому дому, привязал коня, поднялся по скрипучему крыльцу и постучал. Пожилая женщина, открывшая двери, сообщила, что ксендз дома, В то же время в дверях прихожей показался и сам Мацкявичюс с дымящейся трубкой в руках. Это был мужчина в расцвете сил, лет тридцати пяти, среднего роста, худощавый, немного сутулый, с продолговатым лицом, с темными волосами, зачесанными набок, с сосредоточенным и внимательным взглядом.

Акелайтис назвал себя, сказал, что прибыл от пана Сурвилы по важному делу. Ксендз пригласил зайти.

Комната была просторная, с белеными стенами и потолком, с некрашеным, чисто вымытым полом. Посредине стоял большой стол и несколько стульев, у стены — старый, выцветший диван и книжный шкаф. За столом трое мужчин разглядывали развернутую карту. Шипел самовар, дымились стаканы с чаем, на тарелках лежал нарезанный хлеб, кусочек масла, два ножа.

Единственной роскошью была большая, выбеленная, жарко натопленная печь. Приятное тепло уютно настроило Акелайтиса.

Один из сидевших за столом обернулся, и Акелайтис узнал Дымшу. Несколько раз доводилось ему встречать шляхтича у Сурвилы и Кудревича. Двух других он видел в первый раз. Сидевший с края низкорослый, широкоплечий мужчина встал, прислонился к печке и с нескрываемым любопытством смело разглядывал Акелайтиса. Второй, худощавый, с костлявым лицом, помешивал чай; он исподлобья осмотрел прибывшего и, снова опустив глаза, притворился, будто все свое внимание сосредоточил на стакане. Но Акелайтис чувствовал: и этот наблюдает и изучает его.

Все трое попали в Пабярже каждый по своему делу и встретились у Мацкявичюса совершенно случайно, зная, как радушно ксендз принимает всякого, особенно прибывшего издалека. Так как же не зайти и не посоветоваться с ним! А советоваться было о чем. После манифеста заволновались крепостные, еще яростнее стали паны, не оберешься всяких вестей и кривотолков. А Мацкявичюсу интересно и важно — где что творится. Не с сегодняшнего дня болеет он душой за крестьян. Знает, что близится пора великих потрясений, что в Польше назревает восстание. До него дошла весть, что и в Вильнюсе организовался центр будущего движения.

Своим сегодняшним гостям он доверяет. Дымша — его старинный приятель. Другие двое — тоже давние знакомые. Бите — плотник, отважный и толковый человек, который, как еж, щетинится против власти. Лукошюнас — крестьянин из казенного поместья — точит зубы на панов, наглядевшись на житье соседских крепостных.

А этот приезжий?.. Фамилию Акелевича ксендз уже слышал, но хорошо не припомнит, при каких обстоятельствах.

Дымша встал со своего места и подошел к прибывшему:

— А, господин Акелевич! Здорово!.. Позвольте, ксендз, познакомлю его с вашими гостями, потому что сам всех хорошо знаю. Господин Акелевич — писатель, литератор, педагог.

Он показал рукой на стоявшего у печи мужчину и полушутливо представил:

— Адомас Бите, презнаменитый мастер, закадычный друг пана Винцента Белазараса из поместья Гринкишкяй.

Потом кивнул головой на сидевшего за столом:

— Антанас Лукошюнас, забияка из Зарасайского уезда.

Акелайтис поклонился и, воспрянув духом от такой сердечной встречи, спросил Мацкявичюса, может ли он изложить свое дело.

— Пожалуйста, господин Акелевич, говорите откровенно, — подбодрил ксендз. — У нас тут секретов нет. Кроме того, надеюсь, что ничего страшного нам не скажете.

Тогда Акелайтис вкратце объяснил причину своего прибытия. Мацкявичюс внимательно выслушал и, не вдаваясь в подробности, сказал:

— Хорошо, господин Акелевич. Сегодня переночуете у меня тут на диване, а завтра дам проводника, который кружными путями доставит вас к господину Кудревичу. Полиция и жандармы теперь следят за каждым новым человеком. В Варшаве — патриотические манифестации, у нас крестьяне волнуются. Вам лучше без надобности не попадаться жандармам на глаза.

Он приоткрыл боковую дверь и крикнул:

— Марцяле! Дай-ка еще стаканчик. Пожалуйста, господин Акелевич, закусывайте, пробуйте, что есть на столе. Не большой я барин, плохо гостей принимаю. Зато от чистого сердца. Ну, господин Дымша, какие еще сегодня новости принес?

Шляхтич отпил глоток чая и пододвинулся со своей картой к ксендзу.