Повстанцы

Глядя на необъятные панские владения, Пятрас вспоминает рассказы дяди Стяпаса про графов Чанских. Это жестокие и несправедливые паны. Предвидя, что в конце концов крепостное право все равно отменят, они сами отпустили на волю часть крепостных, только без земли. Одних приписали к местечкам, других превратили в арендаторов, а все для того, чтобы и тех и других легче прижать, обеспечить себя дешевыми работниками.

Но и Чапских не сравнить с ихним паном Скродским из поместья Багинай. Вот это душегуб! Сколько он крови пролил, сколько горя причинил!

Вдруг, вспомнив страшный случаи, бывший прошлой осенью, Пятрас обращается к Пранайтису:

— Эх, Юозас! Доживи Евуте до сегодняшнего дня, все бы у вас по-иному пошло.

Пранайтис вздрогнул, нахмурил брови и стиснул зубы — даже лицо перекосилось. Горьки, видно, воспоминания, глубокая рана ожила в его сердце. Он ничего не ответил, только огрел кнутом кобылу — она пустилась вскачь, раскидывая копытами снег.

Минуту спустя, овладев собой, Юозас опросил у товарища:

— А у тебя как дела с Катре?.. Вроде отец противится?

— Чего там отец! — махнул рукой Пятрас. — Отца бы мы уломали. Пана опасаемся. Знаешь ведь повадки Скродского. Теперь посмотрим. После манифеста, верно, все по-другому обернется. Читал ведь этот паи — крепостным даются права вольных людей.

— Пятрас, — внезапно оживившись, обернулся Пранайтис. — Мне сейчас пришли на ум слова того Гугиса насчет пороха и крупной дичи. Видал, как он подморгнул? Что он при этом думал?

Пятраса будто кольнуло в грудь, но он прикинулся равнодушным.

— Что ж… Может, он видал, как мы с тобой зайцев да волчьи шкуры продавали. На волка, конечно, пороха не жалко, а заяц того не стоит.

— Да, Пятрас, на волка пороха не жалко! — воскликнул Пранайтис и снова подхлестнул кобылу.

Когда гнедая, утомившись, перешла на шаг, он ее больше не подгонял, и парни ехали молча, каждый погрузившись в свои думы. Некуда было спешить. Не бог весть что их ожидает в пустых дворах, в темных курных хатах. А здесь свет, ширь, высь и простор! И лучи склонившегося к западу солнца так приятно нежат лицо.

На полдороге их обогнали двое саней с подвыпившими седоками. Путь лежал мимо какого-то поместья: из-за деревьев парка белели хоромы. По боковой тропинке из лесу тащились тяжело груженные дровни. От усталой и взопревшей лошади даже пар валил; она глухо дышала, втягивая бока, а крестьяне подталкивали дровни сзади, подпирая их плечами.

— Эй, ребята! — гаркнул ездок с первых саней, взмахнув рукой. — Кому дрова везете?

— Пану, а то кому же? — отвечали с дровней.

— Панщины больше нет, знаете? — кричали с саней.

— Как это нет?.. Пьян ты, что ли?

С саней раздался дружный смех.

— От радости мы пьяны, братец! В Кедайняй, на рынке, царский манифест оглашали! Сам губернатор присутствовал! Нет больше крепостного ярма!

— Сваливайте дрова в канаву! — орали со вторых саней.

Тем временем подъехали Бальсис с Пранайтисом.

— Правду они говорят? — допытывались подбежавшие от дровней молодые парни. Они знали — давно идет молва о скорой отмене панщины. Верить ли этим людям?

— Правду ли говорят? — повторили парии тот же вопрос.

— Правду, — подтвердили Бальсис с Пранайтисом. — Манифест нам читали. Нет больше крепостного ярма!

Со вторых саней спрыгнули трое и с криками подбежали к дровням.

— Скидывай дрова в канаву! Нет больше панщины! Пусть померзнут паны! Погрелись нашим потом!

Теперь уже встрепенулись и дровосеки:

— И верно, ребята! Намучили нас с этой дьявольской панщиной!.. В канаву дрова!

Все обступили дровни, нажали сбоку, уперлись плечами — и дрова полетели в ров.

Весельчаки, усевшись в сани, подхлестнули лошадей, а дровосеки поспешили в свою деревню с необычайной вестью.

Бальсис с Пранайтисом тоже подстегнули свою гнедую — ведь быстро надвигался вечер. Привезут и они багинским крепостным радостную новость.

II

Из всех деревень поместья Багинай самой обширной была Шиленай. Больше чем на версту протянулись с обеих сторон дороги усадьбы с постройками, огородами, садиками и деревьями. По строениям, в большинстве уже покосившимся, по обомшелым кровлям, по высоким придорожным липам, ракитам и яворам всякий мог судить: старинная это деревня. Шиленские старожилы говаривали, что и отцы их не помнили, когда возник здесь поселок. В прежние времена деревня Шиленай была, правда, поменьше. Дед нынешнего багинского пана переселил откуда-то несколько новых хозяев, которых выиграл в карты у соседа, да еще кое-кому из местных примаков отрезал полволока. Пришельцы вскоре вошли в жизнь села с его нуждами и обычаями, и теперь никто уже не ведает, откуда они родом.

Одними бедами и заботами жили шиленские пахари, влачили одинаковое крепостное бремя, понукаемые плетками и розгами помещичьих управителей, приказчиков и кнутобонцев, а все же каждый был иным, чем его сосед; встречались и такие, что ярко выделялись из серой деревенской толпы.