Повстанцы

Янкаускас ничем бы не выделялся среди других, если бы не сын его Казис, самый веселый парень на селе, неистощимый затейник. Ни одна свадьба, ни одна сельская вечеринка не обойдется без Казиса Янкаускаса. Да и вообще, едва со временем повольготнее, по субботним вечерам и в воскресенье, кто-нибудь из молодежи обязательно околачивается на дворе у Янкаускаса. Где Казис — там и шутки, частушки, проказы.

Смекалка молодого Янкаускаса ключом бьет на праздниках и обрядах: на заговенье, в пасху, в ночь Ионинес — на Ивана Купала, на свадьбах и дожинках. Никто так ловко не может окатить водой парней и девушек, которые на заговенье «гоняются за павами». Никто не сумеет так изобретательно смастерить из одного полоза и колеса «дедушкин воз» в страстную среду. Никому не удается так незаметно во время свадьбы или крестин втащить на стреху амбара телегу. Что бы ни происходило на селе забавного и уморительного, все знают, чьих рук это дело.

Когда гонят в ночное волов, Казис особенно любит поозорничать, припугнуть девушек и навещающих их парней. Едва скосят рожь, две-три девушки уговариваются и в сумерки гонят волов пастись на луга и в ржаное; жнивье. Знают, что пасти придется не в одиночку. Ночь спокойная, ясная, теплая, поближе к осени и звезды ярче сверкают на небе; на душе становится так легко и вместе истомно, когда лежишь у луга на косогоре, сцепив руки на голове, глядишь в эту темную высь, на большие и малые светила. Девушки запевают:

Эй, домой! Эй, домой!
Далеко край родной:
За седыми горами,
За большими лесами.

В кузне жаркой брат мой —
Мост кует булатный.
Я по мосту полечу,
Перстенек свой покачу!

Где он с моста упадет,
Там и солнышко взойдет;
А где солнышко взойдет —
Замуж девушка пойдет.*[1]

И при этих словах как снег на голову сваливается парень, с которым девица той же осенью сыграет свадебку.

Казис Янкаускас любил, застигнув врасплох певуний с их сужеными, нагнать на них страху какой-нибудь неожиданной проделкой. Однажды он, блея, кубарем подкатился из-за куста под ноги Катрите, которую Пятрас Бальсис пришел проведать во время пастьбы. Не сдобровать бы Казису за такую проказу, если бы он, проворно увернувшись от тяжелой руки Пятраса, не улизнул в кусты.

Живым, веселым нравом напоминал молодого Янкаускаса Норейка, хотя он и на десять лет старше Казиса, года два как женат. Теперь уже остепенился, но охотнее водится с молодежью, чем с пожилыми хозяевами. В работе ему помогают младший брат, две сестры и мать. Отец умер сразу же после свадьбы сына. Норейки живут в ладу и согласии, поэтому их уважает все село, только старикам не нравится дружба молодого хозяина с парнями и подростками.

Другие хозяева Шиленай — Якайтис, Вашкялис, Бержинис с зятем Жельвисом и еще кое-кто — ничем не примечательны. Односельчане — только и всего.

На другом краю, чуть подальше от околицы, где сельская дорога упирается в большак Пабярже — Багинай — Сурвилишкис, стоит шиленская кузница. Там бывают не только местные, но и заказчики из других деревень, особенно из Палепяй. Нередко увидишь возле кузницы и проезжего, остановившегося что-нибудь поправить в повозке или бричке. Шиленский кузнец Дундулис слывет по всей округе умелым мастером.

Примерно в полутора верстах, где дорога пересекает проселочную Сурвилишкис — Паневежис, на перекрестке торчит старая, всем известная корчма. Часто, особенно по субботним вечерам, встретишь здесь управителей, приказчиков, войтов багинского и ближних поместий, шныряющего по всей округе жандарма, стражника, а порою — тех крепостных, что в позапрошлом году не давали зарока трезвости или, несмотря на присягу, не могут удержаться, чтобы не залить горя квартой сивухи. Среди них и Кедулис, Сташис и Бразис.

Тяжелое крепостное ярмо с давних пор мытарило село Шиленай. Барщина, подати, шарварки и толоки, порка до крови за ослушание и малейшую провинность, казалось, должны были сделать людей унылыми, замкнутыми, боязливыми, покорными и бессловесными. Правда, попадались и такие. Но большинство несло свое бремя стойко, терпеливо, не поддаваясь унынию, преодолевая боль и тоску.

Старики, пережившие все крепостные тяготы, утешались тем, что им уже редко приходится брести на барщину и сталкиваться с паном, управителем, приказчиком. Молодые противились гнету со свойственным юности упорством. Молодежи в Шиленай много. Чуть не в каждой усадьбе толклись две-три девицы, два-три парня, не считая подростков. Все они дружили, водились между собой, не обращая внимания на отношения между родителями. Возвращаются с барщины — поля звенят от песен и припевок. А когда выгоняют и пригоняют стадо, из-за рожков, дудочек и свистулек, щелканья бичей и гомона ребятишек на сельской улице и во дворе нельзя и соседа услышать.