Поздняя повесть о ранней юности

Мы с удивлением рассматривали большие копченые свиные окорока, висевшие за спиной буфетчика, горки вкусно пахнущего лаваша, и, оглядываясь на несчастных людей, стали продвигаться к выходу, когда за нашей спиной появилась сгорбленная старушка с клюкой, еле переставляющая ноги, с протянутой рукой. Огромный толстый буфетчик стремительно перегнулся через прилавок, схватил старуху за ее лохмотья и с силой толкнул на спящих на полу людей. Раздался крик, детский плач, и в это мгновение один из наших солдат кулаком ударил буфетчика в лицо, разбив ему нос. Мы вышли на перрон, влезли в вагон, и поезд тронулся. А к буфету уже бежали несколько милиционеров.

На станцию Баладжары, предместье Баку, мы прибыли рано утром, было еще темно. Вся станция и путь от нее до Баладжарских казарм был оцеплен вооруженными воинами 216-й национальной Азербайджанской дивизии. Такие формирования в то время существовали в каждой союзной республике. Мужественные воины, держа у ноги винтовки Мосина с примкнутыми штыками, внимательно вглядывались в наши лица, очевидно, ожидая от нас чего-то недозволенного, о чем их, наверное, предупредили весьма строго. Позже выяснилось, что именно так и было.

Поселили нас в двух огромных, еще царской постройки, казармах, сформировав из эшелона два карантинных батальона. Определили и срок карантина — 15 дней. На работу брали только добровольцев, но их поток быстро иссяк, ибо пилить дрова для кухни из местного карагача — пытка. Иногда нас посылали патрулировать улицы, прилегающие к бакинскому рынку. Впятером, с офицером во главе, мы ходили вокруг базара, останавливая тех, кто уже тогда пытался установить рыночные отношения путем продажи какой-нибудь казенной вещи. Однажды наблюдая рынок с какой-то возвышенности, старший лейтенант, с которым мы ходили, после долгой задумчивости вдруг изрек:

— Вот если бы всю энергию этой базарной массы направить на расщепление атомного ядра, у нас уже давно была бы атомная бомба.

Кормили нас отвратительно: три раза в день по 200 граммов хлеба и приварок в виде 2–3 ложек каши, а в обед еще 4–5 ложек супа. После наших «польских» котлет, сметаны, булочек и компотов мы были, мягко говоря, в некотором замешательстве. Но самое большое удивление вызывал ритуал происходящего. В маленькой остекленной будке-хлеборезке восседал сам хлеборез, откормленный детина, который внимательно следил, как нарезали пайки два его худосочных помощника, которые после нарезки сгребали крошки и отправляли их в рот. В один из дней на наших глазах хлеборез чем-то провинившегося помощника с силой ударил кулаком в лицо так, что тот, залившись кровью, вылетел из будки и, ударившись головой о железный уголок двери, упал без сознания. Кто-то из наших, сидящих за столом рядом, вытащил хлебореза из будки и, крепко надавав тумаков, ушел из столовой. Бедного солдатика унесли на носилках, а хлебореза вывели, якобы арестовали, но на следующий день он сидел как ни в чем не бывало на своем месте. Тогда мы еще не знали, что человек, по грамму собиравший оброк для кого-то, был неприкосновенным, как депутат.

На следующее утро весь карантин построили на плацу, в центр вошел представительного вида моложавый полковник:

— Радостная весть о вашем возвращении на Родину намного опережала паровоз, который тащил вас через полстраны. Мне удалось убедить местных военачальников в вашей дисциплинированности и высоких моральных качествах, вопреки поступившим о вас сведениям. И это не пустые слова. Я служил вместе с вами в Опельне, в танковой бригаде Польской армии, и уехал оттуда на месяц раньше вас. Я знаю ваших командиров, заслуженных боевых офицеров, знаю всю вашу дивизию, которая считалась одной из лучших в Северной группе войск. Как же вы могли устанавливать свои порядки здесь, в национальной дивизии, не зная обычаев и жизненных устоев народа, который вас принял в свою многонациональную семью. Мне стыдно за вас и очень обидно. Сегодня ночью я договорился с командирами частей, что они вас примут на десятидневный карантин в свои соединения. До следующего утра вы покинете Баку и разъедетесь по частям. Постарайтесь сделать так, чтобы хоть немного сгладить вчерашний инцидент. И еще. Я уеду отсюда через неделю, и возможно нам придется с кем-нибудь из вас вместе служить.

Действительно, полковник Рогач через неделю приехал в Кировабад и был назначен комендантом гарнизона. На этом посту он стал известен, как довольно строгий начальник, изрядно попортив нервы офицерам-кавалеристам бывшего казачьего корпуса, из которого была сформирована механизированная дивизия, очень любившим в выходные дни ходить по городу со шпорами, лампасами и клинками. Затем он был переведен к нам в полк заместителем командира по строевой части.

31-я Гвардейская механизированная дивизия