Поздняя повесть о ранней юности

В Кировабад мы приехали ранним утром и через весь город отправились в расположение дивизии, которое находилось на восточной окраине около шоссейной дороги Тбилиси — Баку. Огромный военный городок — говорили, что до войны здесь было кавалерийское училище НКВД — состоял из одного белого санаторного типа здания и множества бывших конюшен, переоборудованных под казармы. Вне расположения находилось еще 5–6 двух- и трехэтажных домов, где жили старшие офицеры.

Дивизия была создана недавно на базе расформированного 7-го Гвардейского казачьего кавалерийского корпуса. По выходным мы с улыбками наблюдали за офицерами, надевавшими казачью форму и лихо щеголявшими по городу с шашками на боку.

В полку, в котором мне пришлось служить, был один командир ИСУ-152 старшина Вадим Красновский, в прошлом кавалерийский разведчик, имевший множеством орденов. В 1950 году при демобилизации он извлек бережно хранимую казачью форму и отправился домой в ней. Так прочны были традиции.

Дивизия была нормального, по тем временам, штата и состояла из трех танковых, трех мотострелковых, а также гаубичного и зенитного полков с множеством подразделений управления и технического обеспечения.

Нас, примерно 100 человек, поместили в одну из конюшен-казарм на 10-дневный карантин, после чего распределили по полкам. Я единственный попал в 14-й тяжелый танкосамоходный полк, где сразу же стал старшим оружейно-пулеметным мастером. В этом полку прошел самый длительный период моей службы, плотно насыщенный различными событиями, в том числе трагическими, но рассказать о них в хронологической последовательности уже просто невозможно и я ограничусь лишь наиболее запомнившимися эпизодами и личностями. В мои обязанности входил периодический осмотр всего личного стрелкового оружия и танковых пулеметов, их ремонт, пристрелка и заполнение стрелковых карточек на каждую единицу. Кроме меня в мастерской было три орудийных мастера: Саша Подмарьков, Володя Арешкин и Василий Великий. На осмотр и ремонт орудий мы выходили вчетвером: работа с орудиями была довольно тяжелой. Работа не из легких, но было и свободного времени достаточно.

В инструкции по ремонту пулеметов было сказано, что при замене даже одной подвижной детали необходимо его испытание стрельбой не менее 50 выстрелов. Когда в ремонт попадало 3 пулемета, мы, после замены деталей, втроем уходили в овраги километра за 3 от расположения и, соорудив футбольные ворота, пытались короткими очередями загнать в них немецкую каску. Двое стреляли с двух сторон, гоня ее в бок, а один, лежащий по центру, гнал каску в ворота. На звуки пулеметной стрельбы однажды примчался на машине майор, дежурный по штабу дивизии, нас отвезли в штаб, устроили большой шум, но, прочитав инструкцию, приказали делать это в присутствии офицеров. С тех пор эта забава стала офицерской.

Несмотря на случавшиеся развлечения подобного рода, жизнь оставалась монотонной, однообразной, каждый последующий день был похож на уже прошедший. Каждое утро я шел в какой-нибудь батальон, старшина открывал мне пирамиду с оружием и я начинал его осмотр, отбраковку для ремонта в мастерской или списание, заполнял всевозможные журналы или учетные карточки, составлял акты об условиях хранения. И так каждый день. Несмотря на мою с детства трепетную любовь к оружию, которая сохранилась до сих пор, скоро эта однообразность, выполняемая по графику, не просто надоела, а осточертела. Сотни единиц оружия, проходящие ежедневно через руки, стали вызывать чувства совершенно противоположные тем, которые должен испытывать оружейный мастер. Через год появилось «второе дыхание», и я начал даже вносить элементы творчества, совершенствуя отдельные детали пистолета ТТ, автомата ППШ и т. д., но тогда это еще не пришло. После двух лет службы, находясь почти в непрерывном движении, постоянной смене мест и лиц, эмоциональных перепадов, нынешняя служба невероятно угнетала, я стал чувствовать сильное физическое недомогание и даже сильно похудел. Полковой врач капитан Эфендиев, добрейший человек, списанный с морской службы из-за подверженности морской болезни, заметил происходящие со мной изменения и пригласил на осмотр. Два дня он исследовал меня, посылал на рентген, делал различные анализы, а потом поставил диагноз — цыганский синдром.

Он объяснил, что это значит, дал множество советов, привел примеры из своей морской службы и заключил такими словами:

— Если кочующего цыгана заякорить на месте, с ним будет происходить то же самое, что происходит с тобой. Надо влюбиться. Или найти что-нибудь подобное, какое-нибудь сильное увлечение. Старайся чем-нибудь свою жизнь разнообразить, но, конечно же, в пределах, допускаемых уставами.