Поздняя повесть о ранней юности

Из разговоров взрослых я немного знал, что в больнице прячут от немцев офицеров и солдат нашей армии, маскируя под тифозных больных, но не догадывался, что к этому причастна Зоя. Однажды, сидя у открытого окна за занавеской, я направлял на ремне хирургический инструмент. Рядом с окном остановились Зоя и румын Миша (был такой высокий красивый парень в румынском госпитале, вольнонаемный) и о чем-то тихо говорили. Постепенно я стал разбирать отдельные слова и невольно услышал, что речь идет о каких-то продуктах: не то мешок перловой крупы, не то гороха. А главное — чистые бланки с печатями румынского госпиталя, которые Миша должен был достать.

Через двадцать лет после войны в актовом зале Металлургического института на торжественном собрании в честь дня Победы доцент кафедры термообработки Зоя Константиновна Косько рассказывала о своей подпольной деятельности в годы войны. Это была та самая Зоя из областной больницы. При случае я напомнил ей тот, невольно подслушанный мною, ее разговор с Мишей, чем привел ее в состояние сильного волнения, как будто я мог на нее донести.

Мишу я видел последний раз примерно через полчаса после появления в нашем городе первых солдат-разведчиков Красной Армии 25 октября 1943 года у хорошо всем известного здания НКВД. Солдаты во главе с двумя офицерами двигались от улицы Володарского, где я их встретил. Я пошел вместе с ними в сторону улицы Шмидта. На улице Артемовской стояли два немецких грузовика, в кабинах которых спали водители. Их разбудили и повели с собой. Они спокойно шли, будто бы давно этого ждали.

В середине семидесятых я лежал с разбитым коленом в клинике профессора Ю. Ю. Коллонтая. Там еще работали сестры, знавшие румына Мишу и всю эту историю с подпольщиками. Они рассказали, что после войны Миша женился на медсестре и у них родился ребенок.

А тогда, в 1942-ом, продолжалась жизнь в оккупированном городе: немцы ходили с высоко поднятыми головами и вели себя очень агрессивно. Когда случалось, что по улицам проводили наших пленных солдат, они избивали их, оскорбляли, а отставших тут же на улицах расстреливали. Я это видел.

По городу ходила молва, как по Короленковской вверх вели колонну наших пленных моряков. Все они были со связанными за спиной руками, шли и пели во весь голос матросские песни, и, конечно же, «Раскинулось море широко…». Немцы бесновались, били прикладами, а когда они приближались, краснофлотцы отбивались ногами. Немцы стреляли, а следом шли машины, в которые складывали убитых.

На улице Исполкомовской, между Чкалова и Комсомольской, в один день повесили на деревьях пятнадцать человек и каждому на грудь прикрепили табличку: «Я помогал партизанам», «Я прятал советских офицеров» и т. д., но народ сразу разобрался, что людей для этой акции устрашения взяли в лагере военнопленных. Все они, одетые в гражданскую одежду, имели загар, характерный для военных.

Участились и ужесточились облавы на молодежь для отправки в Германию. По городу распространялись переписанные письма, песни и стихи от уже угнанных и познавших западную цивилизацию. Были случаи возвращения по болезни, чаще всего искалеченных.

Расклеиваемые листовки и газеты сообщали о взятии Сталинграда. Когда они сообщили об этом в третий раз с интервалом в две-три недели стало понятно, что это вранье. Нам всем было обидно, страшно и по-прежнему голодно. А из открытого окна соседей-фольксдойче доносились запахи вареного мяса и мы спорили, что варится: свинина, говядина или курица.

У соседей, что жили в квартире расстрелянных Добиных, хозяин работал в городской Управе переводчиком, ходил в полувоенной форме и подчеркнуто строго обращался ко всем только по-немецки. Мы все его люто ненавидели, и у его сына Аркадиуса спрашивали, не собирается ли его отец на фронт — помочь фюреру. Нам всем так хотелось, чтобы его там убили.

Союзники немцев вели себя по-разному. Мадьяры, как правило, с населением не общались. Исключение составляли служившие в венгерской армии русины, говорившие на смеси украинского и русского языков. Они контактировали с населением и часто, чем могли, помогали, особенно детям. Румынов надо было опасаться: могли украсть, что попадется, или просто отобрать что-либо приглянувшееся прямо на улице. Особое войско составляли итальянцы. Они также как и мы люто ненавидели немцев и поэтому казались нам чуть ли не союзниками.