Поздняя повесть о ранней юности

Немцы внимания на нас не обращали, сосредоточено сидели в своих машинах. Вообще, после Сталинградской битвы они и внешне выглядели иначе, чем в 1941–42 годах. Очень редко можно было встретить солдата или офицера с гордо поднятой головой, как тогда, в начале. И эти эсэсовцы, спешившие к фронту, олицетворяли общее состояние немецкой армии.

Мы продолжали брести по снежно-водяному месиву, озираясь на проходящие колонны. Юрка шел чуть впереди слева и когда он наступал на бугорок пахоты, через кожу его ботинок проступали водяные пузыри. В моих валенках хлюпала вода и мне хотелось их сбросить, они были неподъемны. Но надо было уходить из этого «мешка» как можно скорей.

Периодически я останавливался, отжимал и перематывал портянки, потом догонял своего друга, который угрюмо молчал и, опустив голову и не реагируя на мои реплики, быстро шел вперед, казалось, и не замечая ничего вокруг. Трудно было понять до конца, но мне показалось, что он переживает возможное свое возвращение в онемеченную семью, с которой он уже порвал все отношения, разорвал, уйдя со мною в эти романтические бега. Порой казалось, что он может броситься на проходящие немецкие машины.

В Ясиноватую пришли уже в темноте и, пробираясь в сторону вокзала, быстро нашли знакомый домик. Больше нам идти было некуда.

Постучали в темное окно, нам долго не открывали, а потом вдруг распахнулась дверь, и знакомый голос из темного чулана пригласил войти. Хозяйка зажгла керосиновую лампу, зашевелились ее мальчишки, проснулись и уставились молча на нас. Хозяйка велела разуться, сунула нашу обувь в еще горячую духовку. Налила в тазик горячей воды и велела поставить в него ноги, которые были похожи на измятые холщовые мешочки с костяшками. И все это делалось почти молча. Лишь когда хозяйка поставила нам миску с холодной картошкой в мундирах и тарелку с солеными огурцами, и мы начали есть, спросила: «Напартизанились?» Пацаны стали смотреть на нас потеплевшими глазами, а мы в одно мгновение съели молча все, что нам дали. За сутки до этого мы расправились с последней горбушкой, и после этого у нас не было во рту ни крошки еды, ни капли воды. По дороге мы ели снег, но его много не съешь и жажду он не утоляет.

Проснулись мы, когда было совсем светло. Наша обувь хоть и не высохла, но уже можно было ее обуть. Быстро собрались и хотели уйти, но хозяйка опять чем-то угостила, напоила, сказала добрые слова. Мы вышли из гостеприимного дома, поблагодарив добрую женщину, и направились к вокзалу.

На привокзальной площади творилось невероятное: она была заполнена итальянскими солдатами, которые продолжали подходить из всех привокзальных улиц и переулков. Зрелище было потрясающим: солдаты сидели и лежали на площади вокруг костров, на которых сжигали все, что горело. В огне пылали окрестные заборы, сломанные деревья и даже отбитые приклады карабинов. Итальянская армия на площади станции Ясиноватая была представлена всеми родами войск, одетых каждый по-своему: кто в шинелях, кто в замысловатых, похожих на театральный реквизит, накидках. Сначала к общей массе не присоединялись карабинеры, они держались отдельными группами, стараясь соблюсти теряемое достоинство, и в своих шляпах с перьями выглядели по меньшей мере нелепо, но потом и они стали разбредаться к кострам.

Среди этой толпы итальянского воинства было и небольшое количество местного населения, в том числе и мы, на которых они внимания не обращали.

Потолкавшись и пообщавшись с народом мы узнали, что итальянцы, находящиеся на площади — часть их армии, бросившей фронт и направлявшейся домой в Италию. Здесь они ждут возможности перехватить какой-либо порожний эшелон, идущий в западном направлении.

А эшелоны изредка проходили, медленно, не останавливаясь. В каждом вагоне в распахнутых дверях стояли 1–2 немецких солдата с автоматами на груди и торчащими за поясом 2–3 гранатами. Из некоторых дверей были видны стволы пулеметов. В этот момент итальянцы вскакивали на ноги и устремляли свои взоры на уходящие вагоны и в их глазах, лицах и жестах было столько ненависти, что мы невольно прониклись, если можно так сказать, чувством солидарности. Почему-то казалось, что итальянцы не только бросили фронт, но и перешли на нашу сторону и вот-вот начнут бить немцев.

В отличие от вчерашнего, день был морозный и все старались быть ближе к кострам. Ничего не менялось. Также на запад продолжали проходить порожние охраняемые эшелоны, и после каждого итальянцы волновались все больше.