Поздняя повесть о ранней юности

Солдат обнял меня, похлопал по спине. Он что-то мне говорил, успокаивая, а я просил:

— Дядя, возьми меня с собой…

Он рассмеялся, наверное, его впервые назвали «дядей».

— Ты пока немного подрасти, а потом догонишь нас в Берлине и подсобишь.

Говорил он окая, по-волжски. Уже в армии я научился по говору отличать волжских от вологодских, кировских, архангельских от всех других, как и украинских — восточных, центральных и западных.

— А сейчас нас видишь сколько. Много…

И показал рукой в сторону Краснопартизанской балки. Оттуда по мостовой шли наши бойцы, человек 25–30, одетые кто во что, а впереди два офицера в плащ-накидках и легких брезентовых сапогах.

Отовсюду уже подбегали люди, окружали солдата, а когда подошли остальные, состоялся импровизированный митинг. Один из офицеров поднялся на крыльцо, поздравил с освобождением от немцев и говорил еще что-то хорошее, долго, красиво и именно то, чего мы так долго ждали. А вокруг стояли люди, едва на них похожие: худые, грязные, одетые в тряпки и плакали.

Кто-то из толпы сказал, что школу подожгли два полицая, один из которых куда-то удрал, а второй лежит пьяный в соседнем доме. Пошли два пожилых местных и два бойца, приволокли почти бесчувственного, в черной форме, полицая. Как только он увидел офицеров, стал молить о пощаде, начал рассказывать о том, что раненым попал в плен и что все время пытался уйти к партизанам. Офицер, очевидно старший в этой группе, махнул рукой одному из солдат и тот застрелил полицая на крыльце горящей школы.

Все это продолжалось минут десять, а потом команда и все направились в сторону проспекта Пушкина. Пошел с ними и я.

Впереди шли три или четыре разведчика. Основная группа двигалась следом метрах в ста позади. Местами горели дома, было безлюдно. Дошли до ул. Шмидта и встретились с большим подразделением, поднимавшимся от проспекта К. Маркса. На этом большом перекрестке собралось очень много военных и появилось население. Опять импровизированный митинг, слезы, крики радости и объятия.

Но у военных все шло своим чередом. Появились телеги с продуктами, старшины, начали кормить солдат. «Мое» подразделение тоже получило еду: хлеб, консервы и сахар. Уже почти старые знакомые пытались меня накормить, но я застеснялся и взял лишь маленький кусочек сахара. Потом вдруг вспомнив о Вадиме, сбегал за ним и привел с собою, пообещав «устроить» его разведчиком. Из разговоров вокруг я уже понял, что нахожусь в разведроте стрелковой дивизии.

Вскоре все пришло в движение, все пошли в заданных кем-то направлениях. «Наша» рота зашагала вверх по ул. Шмидта, затем вышли на Запорожское шоссе и до Сурско-Покровского шли по нему. Как и в 41-м году в кюветах валялось много всякой военной амуниции: снарядов, патронов, попадалось и оружие, сгоревшие и поврежденные автомашины, но уже немецкие.

Пройдя окраиной села, перешли через Суру и свернули с шоссе вправо на проселочную дорогу. Впереди, метрах в двухстах, жидкая цепочка авангарда из 10–12 человек, а затем рота во главе с офицером. Второй офицер шел замыкающим, он, очевидно, был старшим и нам велел идти рядом, расспрашивая нас на ходу о том, кто мы, как жили, кто родители и т. д. Между его вопросами мы задали свой — оставят ли нас у них в части? Он спросил нас: «Хотите быть сынами полка?», — и смеясь сказал: «Сразу два — это уже близнецы». Потом объяснил, что он такого серьезного дела не решает, для этого есть старший начальник. Кто, какой он, не сказал. Пообещал только познакомить.

Ночевали в каком-то маленьком селе. На улице почти догорала немецкая штабная машина. Опять были слезы радости и добрые жители делились всем, что имели. Ночь прошла спокойно, и еще до рассвета мы выступили в том же порядке. К концу дня пришли в Соленое. При подходе услыхали стрельбу в селе, на противоположной окраине. Туда, как потом оказалось, вошло другое подразделение и столкнулось с немцами.

Ночевали в трех хатках, стоящих в стороне от сельских улиц, а задолго до рассвета опять двинулись вперед и вскоре пришли на станцию Елизарово. Вначале долго сидели под железнодорожной насыпью, а потом по одному переползли в полуразрушенный станционный пакгауз. Вскоре там появились куда-то уходившие разведчики и сказали, что немцы окапываются на ближайшей возвышенности.

Командир выругался и ничего не сказал больше. Все сидели молча и чего-то ждали. Неожиданно появился старшина с двумя солдатами — принесли еду. Это уже была передовая, и нас тоже накормили наравне со всеми, не спрашивая желания. Обычного после еды благодушия не наступило, а вскоре у нас в тылу стали рваться мины. Кто-то выглянул в разлом стены и сказал, что к нам мчится на «виллисе» генерал.

Командир дивизии, генерал-майор среднего роста, лет сорока пяти, очень подвижный, в кожаной куртке без погон, сразу же увел в угол нашего капитана и что-то ему говорил, очевидно, не очень приятное. Тот стоял навытяжку, и только было слышно:

— Есть, так точно, товарищ генерал.