Поздняя повесть о ранней юности

Встретил нас там симпатичный молодой майор, долго беседовал с нами, заполнял анкеты и учетные карточки, приклеивая наши фотографии. Вложив все в большой конверт, который передал нам вместе с проездными документами и направлением в Харьковское суворовское училище, временно расположенное в Чугуеве. Кроме того, он дал маленький талончик с печатью и велел зайти с ним в продсклад, где кладовщик, к нашему радостному изумлению, выдал нам полторы буханки хлеба, большую банку американской тушенки, пакетик чая и кулечек сахара.

Казалось, что же здесь такого? Дали проездные документы и снабдили едой на дорогу, но нет: это все потому, что у нас есть Родина, которой мы нужны и которая проявляет о нас заботу, несмотря ни на какие трудности. Так мы думали тогда, толком не зная, что такое суворовское училище; представляя себя его воспитанниками, офицерами и еще бог знает кем, бросились на вокзал за билетами, где при поддержке огромной очереди получили их и на следующий же день отправились в Харьков.

До Чугуева добрались лишь поздно ночью и отыскав училище, располагавшееся в здании, напоминавшем монастырь, постучали в дверь, которая тут же открылась и нас встретили пожилой солдат с винтовкой и сержант с красной повязкой дежурного на рукаве и пистолетом на боку. Оставив нас с солдатом, сержант, взяв конверт с документами, удалился и вернулся с дежурным по училищу капитаном, который представился преподавателем и тут же начал решать, куда нас определить до утра. Тем временем солдат налил из стоявшего на топящейся плите чайника по кружке чая и дал по куску хлеба. Уставшие и замерзшие, мы в одно мгновение расправились с суворовским угощением, и тут же сержант отвел нас в караульное помещение, определил на свободные нары в каком-то закоулке и велел спать.

В шесть часов нас разбудили две медсестры, отвели в баню, раздели, забрали нашу одежду, постригли наголо и ушли, велев хорошо помыться. Бронзовые краны с большими деревянными ручками извергали в тазики горячую воду, и мы усердствовали найденными тут же рогожными мочалками.

Такого удовольствия мы не испытывали очень и очень давно. Разве что до войны. И мыло, пахнущее керосином, казалось нам чем-то невероятным только потому, что просто мылилось.

После бани пришел врач, осмотрел нас с головы до пяток, измерил температуру и велел одеться в одежду, принесенную сестрой: чистое фланелевое солдатское белье и черные суконные госпитальные халаты. Затем отвел нас в карантинную палату, велев никуда из нее не выходить. Кушать нам приносила одна из сестер, а мы почти неотрывно стояли у окна и смотрели, как во дворе строевой подготовкой занимались суворовцы и уже, конечно же, видели себя среди них.

Только к концу второго дня пребывания в карантинной палате к нам пришел пожилой, худощавый, но очень красивый подполковник, перетянутый множеством всевозможных ремней, в хромовых сапогах, издававших характерный начальственный скрип. Уже насмотревшись в окно, мы вскочили с кроватей и вытянулись по стойке смирно, как это делали суворовцы перед своими преподавателями.

Он усадил нас, сел сам и начал неторопливый спокойный разговор, детально выясняя, кто мы и как появились здесь. Потом, после, как нам показалось, долгого раздумья сказал, что в этом году принять нас не могут, так как уже набрали воспитанников на 20 человек больше штата и нас просто негде поместить и не во что одеть. Мы и сами видели в окно, что многие ребята были одеты как попало: кто в солдатских шинелях, а некоторые в ватных бушлатах до самых пяток.

Преодолев самую трудную часть нашей беседы, подполковник сказал нам, что наши документы оставляют в училище, нас зачисляют кандидатами в суворовцы, но сейчас мы должны уехать домой, пойти в школу, хорошо учиться и приехать в училище 1-го августа 1944 г., куда будем зачислены после успешной сдачи экзаменов по математике и русскому языку.

Доброжелательный тон разговора и очень теплый прием здесь, в училище, не оставляли возможности просить о чем-то большем, чем мы уже получили. И заверение подполковника было столь убедительным, что нам ничего не оставалось, как молча сидеть на кроватях, низко опустив головы.

На следующее утро нам вернули нашу продезинфицированную, выстиранную и проглаженную одежду, снабдили проездными документами от Харькова до Днепропетровска, дали дорожный паек — буханку хлеба и две маленькие баночки рыбных и мясных консервов, и на попутной машине отправили в Харьков.

Высадили нас у Благовещенского рынка, показали дорогу в сторону вокзала и мы, тепло попрощавшись со старшиной из училища до следующего года, двинулись домой. Проходя через рынок, мы увидели огромную разъяренную толпу народа, в основном вооруженных солдат и офицеров, рядом с четырьмя капитально устроенными виселицами. Потолкавшись в толпе мы узнали, что рядом в доме идет суд над немцами и их помощниками из наших, которые осуществляли убийства людей в специальных машинах-душегубках с выхлопом от двигателей внутрь герметичной будки.