Поздние вечера

Когда у Антона возникли очень серьезные неприятности, Кин решительно и энергично вступился за его честь и добился успеха. Это был не единственный случай. Так понимал он свой партийный долг: поступать так, как он считал правильным, вне каких бы то ни было соображений «конъюнктуры». В этом сказывалась не только личная его порядочность, это тоже были черты поколения. С другой стороны, сын своего времени, Виктор Кин мог без колебаний порвать — и делал это — личные отношения с людьми, если расходился с ними по важным принципиальным вопросам. В этом смысле он и в годы, когда опыт Литфронта и литературных битв того «икапистского» времени был давно пройденным, сохранял страстность и непримиримость в спорах, понятия компромисса для него не существовало.

И то сказать, споры эти никогда не касались житейских, бытовых вопросов, речь неизменно шла о серьезных вещах. Так, например, об оценке «феномена фашизма», о роли «средних слоев» и так далее. Автор романа «Лилль» относился к этим вещам со жгучим интересом, и это вполне понятно. Итальянский фашизм, который Кин наблюдал воочию, требовал серьезного изучения и анализа, а Кин никогда не удовлетворялся приблизительными объяснениями. Фашизм был следствием первой мировой войны, и вопрос о генезисе фашистского движения для Кина был отнюдь не академическим. Жена полпреда Советского Союза в Италии Дмитрия Ивановича Курского, Анна Сергеевна, в своих воспоминаниях писала: «Виктор Павлович Суровикин (Виктор Кин) был направлен партией в Италию как корреспондент ТАСС в 1931 году. Назначение на такую работу при Советском посольстве в фашистскую страну достаточно характеризует облик Виктора Кина. К этому времени он прошел уже немалый путь партийного борца, подпольного большевистского революционера, закалился как сталь в партизанской борьбе и одновременно успевал собирать и накапливать материал для своих будущих литературных произведений».

Дальше Анна Сергеевна писала о том, как Д. И. Курский уважал и ценил Кина: «Дома у нас, в семье, Дмитрий Иванович всегда говорил о нем тепло, дружественно. Вероятно, Кин надел фрак впервые в Италии, на дипломатический прием. Но и тут он был самим собой, хорошо держался, в нем не было никакой натянутости, неловкости, как будто эту дипломатическую прозодежду он носил постоянно и она так же пристала ему, как бойцу солдатская гимнастерка; он был прост без простоватости, без громких, пышных фраз; искренность его, чистосердечность располагали к нему сотрудников полпредства. Таким он остался в моей памяти — молодым, серьезным, с чистым сердцем, с взглядом почти детских глаз, с характером и закалкой борца замечательных героических лет первого периода Октябрьской революции».

В Риме произошел и один случай, о котором рассказала Ц. И. Кин. Их шестилетнему сыну надо было сделать противостолбнячные уколы, и мальчик испугался. Тогда Кин сказал ему, показывая глазами на врача: «Ты видишь, у него фашистский значок. Неужели ты покажешь фашисту, что боишься укола?» Мальчик понял: он вел себя стоически, и Кин, чрезвычайно довольный, немедленно пошел и купил ему в подарок ружье…

10

Как-то исподволь, незаметно, но устойчиво и прочно у нас образовалась хорошая традиция — выпуск мемуарных сборников о советских писателях. Трудно оценить их значение и ненавязчивую, скромную поучительность. Постепенно исчезают с их страниц однообразно-юбилейный тон и бархатное риторическое славословие, обволакивавшее живые образы тех, кому посвящены воспоминания, и делавшее их неотличимо похожими друг на друга.

Лучшие сборники этого типа существенно расширяют наше представление о живых литературных процессах недавно минувших, но отчасти уже забытых лет, заставляют пересмотреть многие случайные оценки.