Поздний бунт. Андрей Старицкий

Отчего же не рассказать, коли сам великий князь, завтрашний единовластец, просит. Повел, однако, Хабар-Симский рассказ не столько о стойкости горожан и особенно ратной ловкости и мужестве пленных литовцев, сколько о необходимости усилить ближние к Казани города крепкими отрядами и, возможно, возвести новые крепости между Казанью и Нижним Новгородом, которые стали бы воротынцами для непреодолимых затворов.

- Припозднимся мы, Казань свои крепости поставит. Чувашей и мордву с эрзей подомнут под себя полностью и бесповоротно, как булгар. Вот тогда почешем затылки. А то и локти кусать станем.

- Державно мыслишь. Тебе это и исполнять. С братьями моими. - Василий Иванович кивнул в сторону Дмитрия и Андрея. - После свадьбы продолжим этот разговор основательно. Позовем и дьяка Разрядного приказа. Теперь же - на пир в честь твоей знатной победы. А завтра быть тебе на свадьбе среди самых почетных гостей.

- Дозволь челом ударить до трапезы.

- Слушаю.

- Как с пленными литовцами быть? Я им пообещал именем государя освобождение. Знаю, виновен в самовольстве, приму потому любую опалу, но прошу не унизить чести царева воеводы.

- Не опалы ты достоин, хотя и проявил самовольство. Поступил же ты мудро и с великой пользой для вотчины нашей. На почестном пиру объявлю свою милость.

В большой трапезной палате не так уж и многолюдно: не все князья и даже думные бояре позваны. Хабар-Симский, однако, не избалованный столь высоким почетом, не обратил бы вовсе на это никакого внимания, если бы не сам великий князь Василий Иванович:

- Не обессудь, герой-воевода, за малолюдство. Не всех успели оповестить, а переносить пир не с руки - грядут свадьбы. Моя завтра. Ее отгулявши, приступим к Феодосиной.

Место Василий Иванович указал Хабару-Симскому за своим столом. По левую от себя руку. Видимо, место Андрея Ивановича. Так рассудил Хабар-Симский, видя плохо скрываемое недовольство князя Андрея, которому пришлось сесть по левую от него, воеводы, руку.

«Худое начало, - невольно возникла мысль. - С князем Андреем придется совместно воеводить, а ловко ли, когда затаена обида на душе? Тем более из-за пустяка какого-то? Ну, потеснил его нынче великий князь, так что тут такого?»

Нет, не по пустяку тешил обиду князь Андрей Иванович, не из-за места за столом. Виделось князю за большим вниманием к Хабару-Симскому гораздо большее: крайнее место в великом деле, какое замыслил брат. Расклад ему виделся таким: брат Дмитрий, старший по возрасту, - во главе; воевода не слишком знатного рода наверняка вторым станет, хотя главная дудка будет в его руках, по опыту воеводскому; он же, Андрей, - в хвосте. Последыш он, им и останется незаслуженно. Его слово не решающее, да и при успехе не ему почет и уважение.

Велика ли корысть!

Хабар-Симский не углублялся столь далеко, да и не мог сделать этого, не имея опыта в придворных кознях. Заметив недовольство князя Андрея, он только слегка подосадовал, но если бы и проник в мысли царева брата, что мог бы изменить простой воевода, не имеющий даже придворного чина. Впрочем, будь он даже думным боярином, и тогда не посмел бы поперечить великому князю.

Да разве один Андрей Иванович недоволен? Завистливая презрительность - не из перворядных, а у царской руки - во взглядах, с какими пересекался взгляд Хабара-Симского: и князей Одоевских, Ростовского, Шуйского, Воротынского и даже старика Ивана Щени, которому не о суете мирской думать, а о покое вечном. «Ладно. Перемелется».

Великий князь самолично подал Хабару-Симскому полный кубок фряжского[57] вина и, подождав, пока стольники наполнят кубки вином или медовым хмельным пивом (по вкусу каждого), поднял руку - тут же в большую трапезную палату внесли соболью шубу и накинули ее на богатырские плечи воеводы.

После этого многие уже и не старались скрыть зависть. Соболья шуба от царской руки - величайшая честь, но разве не менее важен приклад к ней: земля с деревнями и селами, щедрое пожизненное жалованье, для многих недоступное.

«Что же, пусть завидуют. Не за лизоблюдство щедрость царская, а за дело умело сделанное. Может, еще и очинят».

Нет, не сбылась вспыхнувшая вдруг надежда. Получит он чин окольничего[58] позже, когда еще раз, проявив самовольство, спасет от разграбления Рязань, кроме того, возьмет обманом у крымского хана шертную[59] грамоту, какую вынужден будет царь Василий Иванович написать хану ради спасения Москвы и самого Кремля. Но до этого еще много воды утечет. Сейчас же великий князь, подняв кубок, возгласил лишь здравицу в честь Хабара-Симского, добавив после этого:

- И еще моя воля такова: пленных литовцев, одарив каждого, отпустить домой.

Для воеводы именно эта царская милость стала наиболее важной: его честь не понесла урона.

Не затянулся, как бывало обычно, почестный пир, собранный наспех, в короткий срок он и окончился. Великий князь, когда, казалось, пир только начал набирать силу, поднялся со словами: