Поздний экспресс

Надя положила руки на пояс халата. Одно ее движение – и у него ощущение, что он пропустил маваши гери[4]. У Вика не было возможности рассмотреть ее вчера… и сегодня ночью. Зато сейчас – смотреть не насмотреться. Халат синими волнами лежит у ее ног. Идеальных ножек. И всё остальное тоже идеальное. Ее одевает яркий солнечный свет, и только он. Этот свет показал бы все ее изъяны, если бы они у нее были. Или это Виктор просто ослеп от ее наготы. Он притягивает Надю к себе, целует беспорядочно – лоб, веки, виски, шепча между поцелуями – глупо, наивно, горячо, но молчать не может, а что-то другое говорить рано и страшно. Поэтому и шепчет ей на ухо, в глаза, в губы: «Хочу тебя. Хочу тебя. Умираю как хочу…»

Вокруг залитая ярким летним светом кухня, на столе остывший завтрак. А посреди кухни обнаженная красивая девушка и одетый в непритязательную домашнюю одежду парень. Они целуются, и им абсолютно плевать, как это всё выглядит со стороны.

Спустя пару минут они снова на кровати, она снова голая, снова под ним. Они наперегонки сражаются с его одеждой. Чтобы опять почувствовать друг друга, подарить наслаждение и улететь вместе. И это чудо снова происходит с ними, свет дня ему не помеха.

– Ну и что мне делать?

– Не знаю. – Он улыбается виновато. – Я могу попробовать… у меня есть нитка с иголкой. Хотя бы так, чтобы не видно было…

– Давай-давай, – Надя плотнее кутается в одеяло. – Сам порвал – сам и зашивай. В следующий раз думать будешь, как на девушке платье рвать, – и мстительно добавила: – Дорогое, итальянское.

– Надь, ну я же извинился… И не только за платье… Прости…

– Вик, где твое чувство юмора? – Его даже дразнить неинтересно, до сих пор терзается чувством вины – только повод ему дай.

Он сидит на полу, согнув ноги по-турецки, и действительно зашивает ее платье! Судя по тому, как у него это выходит – с иголкой обращаться умеет, хотя бы минимально. В отличие от Нади. Он низко наклонился над шитьем, лица не видно, только светлая кудрявая макушка. А ей хочется сбросить это чертово одеяло и устроиться на полу рядом с ним, и руки запустить туда, в это кудрявое шелковое безобразие. Приворожил он ее, что ли?

– Ну, чисто молодой Жан-Поль Готье за работой!

– А? – Он поднимает на нее недоуменные глаза. – Кто? Какой Поль?

– Жан-Поль Готье. Известный французский кутюрье. Почему-то такая ассоциация, – Надя улыбается. – Странно, правда? Если женщина с иголкой – так это просто домохозяйка мужу носки штопает. А если мужчина с иголкой – так сразу мысли о высокой моде.

– Не надо таких мыслей. Они там все педики.

– Баженов, ты гомофоб! – Она улыбнулась.

Он каким-то странным, но уверенным движением перекусывает нитку, но ей это кажется безумно сексуальным. Точно, приворожил! Она сидит и млеет от того, как парень платье зашивает.

– Может, и так, – соглашается он. Протягивает ей платье. – Держи. Как смог. Широко лучше все-таки не шагать.

– Выйди. – Она качнула головой в сторону двери. – Я буду одеваться.

– Что? – Он удивился весьма натурально. – Выйти?

– Да. – Она задирает нос. – Выйди и дверь закрой. Я буду одеваться. Не при тебе же!

– А что, там… – многозначительный взгляд в сторону одеяла, в которое она продолжает кутаться, – есть что-то, чего я не видел?

Надя гордо выпрямляется, едва не потеряв одеяло и сведя этим на нет все свои попытки поставить обнаглевшего Вика на место. Глазами сверкнула, Вик лишь хмыкнул.

– Виктор Олегович, не забывайтесь! Пойдите вон! Из королевской опочивальни!

– А что, услуги пажа не требуются? – Он легко поднимется с пола. – Корсет там… затянуть? – Он невинно захлопал ресницами.

– Витька, не зли меня!!

– Всё, ушел. – Вик примирительно поднял ладонь. Отвернулся.

На счастье ее королевского достоинства, она не видит его улыбку, с которой он выходит из комнаты.

– Вить, не надо меня провожать! Вон, такси у подъезда стоит.

– Ну, я до такси…

– Не глупи, – перебивает она. Легко целует в губы, но от его рук неуловимо уворачивается. – Всё, я побежала. Меня дома сейчас убивать будут. Если не до конца прикончат, то созвонимся.

Он с балкона смотрит, как она выходит из подъезда. Словно почувствовав его взгляд, Надя поднимает голову. Машет рукой. А потом все-таки садится в такси и уезжает. У Виктора такое чувство, что его сердце уехало вместе с ней в этой желтой машине.

Он возвращается в комнату, смотрит на разворошенную постель. Ноги подкашиваются, и он оседает на кровать. Неужели это правда? Всё, что было на этих простынях? Острое, почти неконтролируемое желание выбежать из квартиры, и за ней. Пять минут прошло, а он уже скучает, смертельно скучает. Они были вместе почти сутки. Сутки она была с ним, они дышали одним воздухом, ему вообще кажется, что он дышал только ароматом ее кожи. Привык, молниеносно привык к тому, что она рядом. К запаху ее духов, атласу кожи, ее голосу и стонам. Мягкие губы, когда она позволяет целовать себя. Острые зубы, когда она не может сдержаться и кусает его в плечо. Нежные пальцы, когда она перебирает его волосы. И впивающиеся в его спину ногти, перед самым-самым… И не только в спину, кстати. Ниже тоже.