Поздний эллинизм

Но то, в чем Нумений уже вне всякого сомнения является непосредственным предшественником и учителем неоплатоников, это есть его доказательство нематериальности души, которая до сих пор толковалась в стоическом платонизме как огонь или теплота. Эти доказательства Нумения (совместно с Аммонием Саккасом), исходящие, в основном, из необходимости для цельности физического тела оформляющей и сдерживающей его силы и для движения тел - наличия какого-нибудь самодвижущего начала, сохранены нам в очень яркой форме у Немесия (De nat. hom. 2). Доказательства эти интересны еще и тем, что Нумений с ними выступает прямо против стоиков.

В итоге, стоический платонизм был преобразован и в этике (где стоическая апатия и атараксия уже давно были заменены умозрением, вдохновением и даже экстазом), и в логике, и в физике, и в космологии. Оставались только две проблемы, в которых стоический натурализм ввиду их чрезвычайной абстрактности, сидел очень крепко и откуда выбить его было труднее всего. Это - проблема Ума и проблема Единого. Из первой проблемы натурализм был изгнан Аммонием Саккасом и из второй - Плотином, вследствие чего Аммоний Саккас и считается прямым провозвестником неоплатонизма, а Плотин - его первым крупным представителем.

6. Аммоний Саккас Александрийский (ок. 175-242 гг.)

Аммоний, крещенный родителями, но впоследствии вернувшийся в язычество, первоначально носильщик по профессии (откуда и его прозвание Саккас, то есть Мешочник), является непосредственным учителем Плотина. Сам он ничего не писал, но, по Гиероклу у Фотия (cod. 214, 251), проповедовал совмещение Платона и Аристотеля, а, по Немесию (De nat. hom. 3), давал критику понимания ума как материального или телесного начала (подобно тому как вместе с Нумением он опровергал стоическое учение о том, что душа есть тело). После этого оставалось только исключить всякий натурализм также и из проблемы Единого, то есть трактовать его не как единство раздельного, но как вполне самостоятельную субстанцию, и вся неоплатоническая система уже получала свое полное завершение.

Это и выпало на долю Плотина, ученика Аммония Саккаса, вместе с Эреннием, Оригеном (тождество его с известным учителем церкви не доказано) и филологом Лонгином.

Немесий Эмесский сохранил нам два поучительных отрывка, один из которых он относит к Нумению и Аммонию вместе, а другой - только к Аммонию. Кто хочет ясно представлять себе диалектику развития античной философии и четко осязать подступы к неоплатонизму, тот должен хорошо усвоить себе содержание этих обширных отрывков. Приведем первый отрывок (Nemes. De nat. hom. 2; частично приведено в Numen. Fragm. 4 b Des Places, Владиславлев).

Хотя излагаемые здесь мысли с виду кажутся трудноватыми, на самом деле здесь приводится один общеизвестный и часто повторяемый в античности аргумент, ярче всего и проще всего представленный у Платона. Именно античная мысль исходит здесь из представления о вечной текучести вещей. Все вещи необходимым образом текут, меняются, каждый момент становятся все другими и другими и потому, взятые в чистом виде, являются некоторого рода непознаваемым маревом и туманом. Чтобы где-нибудь остановиться в этом всеобщем потоке и быть в состоянии сказать хотя бы одно слово об этой остановленной точке, необходимо выйти за пределы чистой текучести и перейти к тому, что уже не текуче, есть именно одно, а не что-нибудь в то же самое время другое. Для становления вещей необходимо существование того, что именно становится, так как без знания становящегося мы не можем познать и самого становления этого становящегося. Вот этот простейший и понятнейший античный аргумент как раз и приводится в том тексте Нумения и Аммония Саккаса, который дошел до нас в изложении Немесия Эмесского.

Читаем:

"Тела, по природе своей изменчивые, тленные и во всех частях способные делиться в бесконечность, так что ничего не может оставаться от них неизменного, нуждаются в сдерживающем, сводящем, собирающем и господствующем начале, которое мы называем душою".

Итак, тела, взятые сами по себе, вечно меняются, то есть вечно рассыпаются на отдельные неуловимые части, и если мы захотим говорить о какой-нибудь вещи как таковой, то это значит, что мы должны выйти за пределы ее чисто иррационального становления, то есть использовать такой принцип, который сам уже не становится и не меняется, а является предпосылкой всякого становления и изменения. Он движет что-нибудь другое, но сам уже не движется, почему и называется душой.

Нумений и Аммоний называют этот принцип именно душой. Спрашивается: при чем тут душа и зачем тут нужна именно душа, а не что-нибудь иное? Но и на этот вопрос ответ у Нумения и Аммония является тоже типично античным; и для тех, кто вчитывался в античные тексты, он ровно ничего не содержит в себе необычного или непонятного.