Поздний сталинизм: Эстетика политики. Том 1

Это создает, по Лысенко, огромные практические перспективы. Так, в растениеводстве и животноводстве путем выведения новых сортов можно «не только сохранять, но и усиливать нужные наследственные свойства и качества исходных родительных форм» (13). Отсюда – углубление критики дарвинизма, который «исходит из признания только количественных изменений – изменений, сводящихся только к увеличению или уменьшению, и упускает из виду, вернее – не знает обязательности и закономерности превращений, переходов из одного качественного состояния в другое» (14–15). В руках же Лысенко «из науки, преимущественно объясняющей прошлую историю органического мира, дарвинизм становится творческим, действенным средством по планомерному овладению, под углом зрения практики, живой природой» (59).

«Советский творческий дарвинизм» – феномен сугубо политический, и потому он тотально диалектичен: он отвергает как «односторонний, плоский эволюционизм» (315) («плоская эволюция без скачков» (60) – «метафизичность») Дарвина, так и «идеализм» Ламарка, но берет от дарвинизма «материализм» и от ламаркизма идею «активного развития» («диалектику»). Поскольку же центром изучения становятся «природно-исторические закономерности», то читатель получает из рук Лысенко не только диамат, но и истмат. Всем этим он обязан «мичуринскому учению – творческому дарвинизму» (15), а «сталинское учение о постепенных, скрытых незаметных количественных изменениях, приводящих к быстрым качественным коренным изменениям, помогло советским биологам обнаружить у растений факты осуществления качественных переходов, превращения одного вида в другой» (16).

Основой учения Лысенко является особое понимание задач «научного знания». Задачи эти формулируются им в соответствии с «преобразовательной деятельностью партии». В центр поэтому выдвигаются категории «планомерности» и «случайности»: «формалистическая буржуазная генетика» (332) тем и плоха, тем и «формалистична» и «буржуазна», что

все так называемые его («менделизма-морганизма». – Е. Д.) законы построены исключительно на идее случайности ‹…› Живая природа представляется морганистам хаосом случайных, разорванных явлений, вне необходимых связей и закономерностей. Кругом господствует случайность ‹…› Менделизм-морганизм построен лишь на случайностях, и этим самым эта «наука» отрицает необходимые связи в живой природе, обрекая практику на бесплодное ожидание. Такая наука лишена действенности. На основе такой науки невозможна плановая работа, целеустремленная практика, невозможно научное предвидение. Наука же, которая не дает практике ясной перспективы, силы, ориентировки и уверенности в достижении практических целей, недостойна называться наукой ‹…› Наука – враг случайностей (71, 72, 73).

Что же значит «предвидеть», «быть действенной», «давать плановость», «перспективу», «быть практичной»? Это значит управлять, то есть отправлять функции власти. В биологии это значит «управлять и направленно изменять природу (наследственность) организмов» (254). Отсюда – от понимания функций научного знания – полемика с Вейсманом, согласно которому «наследственное вещество» независимо от «живого тела», то есть, по сути, бесконтрольно и не подлежит никакому воздействию. Следовательно, приобретенные организмом в процессе развития «новые склонности и отличия» не могут быть наследственными и, соответственно, не имеют эволюционного значения. Отсюда основной порок «менделизма-морганизма» – он «считает совершенно ненаучным стремление исследователей управлять наследственностью организмов путем соответственного изменения условий жизни этих организмов» (30). Более того, «утверждение о „неопределенности“ наследственности закрывает дорогу для научного предвидения и тем самым разоружает сельскохозяйственную практику» (38).

Мы имеем дело с преображенной идеологией: если на место «живого тела» поставить человека, то окажется неэффективной сама идея воспитания и перевоспитания и шире – социальной «управляемости»; если на место «научного предвидения» поставить всем известный субъект такого предвидения – «марксистско-ленинскую теорию», а на место «сельскохозяйственной практики» – «общественно-преобразующую деятельность» власти, и то и другое окажется совершенно бессмысленным[984].