Пожалуйста, только живи!

Может быть, ей действительно следовало смириться с тем, что Марата теперь будет воспитывать Кратов? Так и в самом деле будет лучше для мальчика? Бывший муж, к слову, не требовавший развода, проявлял даже какое-то подобие великодушия, позволяя сыну раз в две недели общаться с матерью по скайпу. И у Риты каждый раз, когда она видела на экране нечеткое дробящееся изображение своего мальчика, начинало что-то дрожать и рваться внутри. Как он вырос, господи, ведь они не виделись всего-то пару месяцев. Вытянулся, и лицо как будто осунулось – черты стали тверже, резче, исчезла младенческая припухлость щек. Он совершенно не выглядел скучающим, тоскующим. Нет, конечно, в начале разговора слегка куксился, говорил, что соскучился и хочет поскорее увидеть ее, а затем начинал взахлеб рассказывать о новых впечатлениях – о музеях и парках аттракционов, куда водил его «daddy», о новых игрушках, которые купила для него Лина. Черт возьми, даже долбаной няньке позволено было видеть ее сына, а ей, матери, – нет!

И Рита старалась глубоко дышать, говорить ровно и приветливо, чтобы ни взглядом, ни дрогнувшим голосом не выдать душившего ее отчаяния. Не расстраивать мальчика, не травмировать, не тревожить. Ему хорошо. Хорошо – без нее. В его речи все больше английских слов, иногда он явно не может вспомнить, как будет по-русски то или иное понятие. Он освоился там, он – привык. Значит… значит, не такую уж важную роль она играла в его жизни?

Никчемная, взбалмошная, стареющая тетка. Никто и ничто. Плохая мать – чужая и ненужная. И все это понимают, даже вот этот чистенький юнец-адвокат. И только она сама зачем-то продолжает себя обманывать, цепляться за то, чего никогда не существовало.

Напиться хотелось нестерпимо. Но Рита знала, что теперь ей нельзя и этого. Вполне возможно, Кратов нанял детектива следить за ней, чтобы подкрепить, в случае чего, свою доказательную базу какими-нибудь фотографиями, иллюстрирующими ее непристойное поведение. Нужно было держаться! Ухватиться за что-то, выстоять. Занять мысли чем угодно – ну хоть этими идиотскими любовными романами, которые она теперь редактировала днем и ночью.

Кажется, именно в тот день, после встречи с адвокатом, Рита, сидя перед ноутбуком и правя очередной шедевр, испытала острый приступ тошноты и отвращения и впервые за последний месяц открыла в компьютере папку с собственными текстами. Цикл рассказов и тот объемный, стоивший ей пять лет жизни, но так и не увидевший свет роман о войне. Яркие имена, персонажи, калейдоскоп характеров. Кроме этого, тут были и совсем старые тексты, сохранившиеся еще со студенческих лет, и разрозненные отрывки, которые она так и не удосужилась довести до ума. За эти годы она так сжилась со всем этим, что теперь уже и не могла объективно определить, стоили ли чего-нибудь ее тексты в художественном отношении.

Она перечитывала свои рассказы, короткие зарисовки, наброски. Заново перелистывала свою единственную крупную форму – роман «Приказано – забыть». Кое-что правила, почти машинально. Кое-что оставляла как есть.

Уже давно стемнело. Левка со своим возлюбленным Артуром (Рита наткнулась как-то на валявшуюся среди вещей корочку, свидетельствовавшую о принадлежности Левкиного увлечения к какой-то там поэтической ассоциации, и обнаружила, что греческое божество на самом деле именуется Федором Кривощаповым) вернулись с театральной премьеры. Толкались на кухне, смеялись приглушенно. Артур что-то выкрикивал – опять чем-то удолбался, наверно, определила Рита, а Левка-то все верит, что ему удастся отучить свою Галатею от пагубной привычки. В последнее время Левкина великая любовь явно перешла от относительно безобидных легких наркотиков к чему-то более серьезному, и Рита по повадкам Артура подозревала, что ублюдок чем-то колется. Артур вещал, а Левка шикал на него, думая, что Рита давно уже спит. Наконец оба они убрались в свою комнату, и квартира погрузилась в тишину. А Рита все сидела на диване, подтянув колени к подбородку и пристроив на них нагревшийся ноутбук, и колотила по клавиатуре.

Закончила она лишь под утро. Составила сопроводительное письмо и для начала присоединила к нему всего лишь несколько наиболее ярких отрывков из «Приказано – забыть». Полный текст романа, свой главный козырь, решила приберечь на тот случай, если ее писаниной кто-то заинтересуется.

Она отдавала себе отчет в том, что ее язык стал за эти годы суше, резче, точнее. Она больше не пыталась эпатировать, уверенно вычеркивала провокационные излияния и шокирующие «красивости». Все четче, жестче, безжалостнее, словно скальпелем по коже.